Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха.
Шрифт:
Сам я твердо решил — если ничего не произойдет и меня отправят в обычную часть, пойду к майору Грачеву, скажу: так и так, товарищ майор, я принесу гораздо больше пользы, если меня будут использовать по прямому назначению.
Впрочем, все это будет потом, а пока нужно готовиться к присяге и приезду мамы. Что-то подсказывает мне — без сюрпризов не обойдется…
День присяги выдался морозным. С утра всех охватило какое-то радостное предчувствие — сегодня произойдет что-то важное, значимое. Обязательные утренние процедуры прошли смазано, даже на завтраке
В десять все три роты «карантина» выстроились на плацу. Над стройными рядами вился пар, на трибуне застыли офицеры, а еще выше над ними алел на фоне голубого неба кумачовый плакат: «Учиться военному делу настоящим образом. В.И. Ленин».
В стороне, возле столовой, топчется пестрая толпа родных и близких. Я уже отвык от гражданской одежды и все эти люди в шубах, дубленках, меховых шапках кажутся мне скопищем каких-то дикарей, полярных кочевников, почему-то оказавшихся в воинской части.
Нас выкликают по очереди. В тишине, нарушаемой лишь карканьем ворон на березах у хоздвора, звучат слова присяги. Подходит и моя очередь. Капитан Сухов командует:
— Рядовой Новиков!
— Я!
— Ко мне!
— Есть!
Вбивая сапоги в бетонные плиты плаца, выхожу из строя. На груди АКМС, сердце бьется часто, щеки горят — то ли от мороза, то ли от волнения. Замполит передает мне бордовую папку с текстом. Произносить присягу нужно на память, текст в руках — просто дань традиции, ну и на всякий случай, вдруг кто-то смешается, забудет слова.
Поворачиваюсь лицом к строю и громко говорю:
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…
Дыхание перехватывает. Бросаю взгляд в сторону столовой. Где-то там среди прочих стоит моя мама. Наверное, у нее на глазах сейчас слезы. От этой мысли и у меня начинает щипать под веками, голос дрожит:
— …быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.
Беру себя в руки, собираюсь. Инструктор по рукопашному бою старший прапорщик Хохряков не раз говорил нам на занятиях: «Нервы десантника остались на гражданке». Я — десантник. Настоящий. Поэтому голос мой твердеет, слова присяги звучат ровно и четко:
— Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству. Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Вижу, что стоящий поодаль капитан Сухов чуть заметно улыбается. Он все понял и ему нравится, что совладал с волнением. Через мгновение, когда я закончу, мы с ним станем людьми одной крови. В десантных войсках у офицеров и срочников гораздо больше общего, чем у каких-нибудь артиллеристов, танкистов или ракетчиков. Мазута — она и есть мазута. А в десанте все лезут в самолеты, все прыгают, рискуя жизнью, всех крестит в одну веру небо. Всех, даже командиров, даже генералов.
Последние слова присяги я буквально выкрикиваю:
— Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа!
Отдаю папку, возвращаюсь в строй. Парни из моей роты, те, кто уже принял присягу, тоже едва заметно улыбаются. Все, мы больше не «карантинщики». Мы — десантура. В газетах нас часто называют «крылатой пехотой». Это ерунда. Пехота крылатой быть не может. Рожденный ползать летать не умеет. Мы — элита вооруженных сил Союза, его лучшие солдаты. Один десантник может многое, два десантника могут все!
Для встречи с родственниками командование выделило столовую. Тут все празднично украшено, даже уже примелькавшийся плакат «Десантник — образцовый воин Советской армии!» выглядит по-новому.
Мать в расстегнутой шубе бросается ко мне, обнимает меня, плачет, сокрушенно качает головой:
— Похудел! И как будто вырос!
— Это форма стройнит, — пытаюсь шутить и спрашиваю: — Как ты? Как дела?
— Да у меня-то все хорошо, — отмахивается она. — Я вот тут тебе плюшек напекла, пирожков с черничным вареньем, как ты любишь… Ой, Темка, я ж главного не сказала…
Непроизвольно стискиваю зубы. Оказывается, я был прав, когда ждал какого-то сюрприза. И вот он, пожалуйста: мать оборачивается и машет кому-то рукой. К нашему столику пробирается девушка в приталенной дубленке.
Надя.
Да уж, сюрприз…
— Привет!
Привет, — Надя смущенно улыбается.
Молчу, не знаю, что еще сказать.
— У тебя все нормально? — пытается заглянуть в глаза Надя.
— Да, в порядке. А у тебя? — я наоборот глаза отвожу и смотрю куда угодно, лишь бы не на нее.
— Ничего… Живу, учусь. Сессию сдала без троек.
— Молодец, — говорю я рассеяно.
— Хотела тебя поблагодарить.
— Я заметил.
— Я, правда, хотела. Просто не знала, как сказать.
— Ну, вот сказала и ладно.
Мать чувствует — разговор напряженный. Отходит в сторону, будто высматривает что-то в окне.
— Ты меня еще любишь хоть немножечко?
Вопрос Нади застает врасплох и вызывает неожиданную агрессию. Хочу нагрубить, но поднимаю глаза и теряю дар речи. Надя еще более похорошела. Детская припухлость сошла, черты лица стали острее, волосы аккуратно уложены, глаза огромные, ясные, ресницы длинные — красавица, чего уж тут. Язык не повернется нахамить. На какое-то мгновение мне даже кажется, что я снова люблю ее, или просто поддался чарам.