Чингисхан. Пенталогия
Шрифт:
Стражники с детства орудуют луком и мечом, легко их не одолеть. Пять-шесть сунцев обошли стражников и пришпорили коней. Мечи у них покраснели от крови. Враги радостно закричали, увидев, что при Хубилае лишь мальчишка на верблюде.
Один из стражников с нечеловеческой силой вонзил меч сунскому всаднику в спину. Тот закричал от боли, но поводья не выпустил и рухнул наземь вместе с конем. Стражника, ставшего в один момент беспомощным, зарубили на глазах у Хубилая. Он отдал жизнь за своего господина, но ее было недостаточно. Четверо сунских всадников буквально взлетели на вершину холма, готовясь снести монголу голову. Хубилай наблюдал за ними, онемев от ужаса. Бежать нельзя. Подсознание твердило: самое разумное умчаться от сунцев, но кем он будет после этого? Трусость – страшнейший из грехов. Командовать монголами трусу
Несколько стражей еще сражались с врагом; двое из них, увидев, что Хубилай в опасности, бросились к нему, бесстрашно преследуя четверых сунцев. Сердце билось бешено, но мысли были четкими – Хубилай оценивал свои шансы. Затем покачал головой, узрев в сунских всадниках свою смерть. Поднял меч – и страх внезапно исчез, оставив головокружительную легкость. Он вдохнул полной грудью и лишь тогда понял, что задерживал дыхание. Счастье, что парализующий страх отступил! Вместе со способностью шевелиться и чувствовать к Хубилаю вернулись звуки битвы.
Четверо всадников надвигались на царевича. Барабанщик вдруг закричал и пришпорил верблюда, который с диким ревом рванул наперерез врагу. Бах! – первый всадник схватил верблюда за гриву и перелетел через барабанщика. Его конь сбил верблюда с ног. Падая, тот вытянул шею и снова заревел.
Слева от Хубилая всадник судорожно дернул поводья и выругался: шанс атаковать они упустили. Царевичу достался лишь один противник. Действовал Хубилай машинально: рука воздела меч, перед глазами мелькнуло что-то серое, приближающееся к лицу. Зазвенел металл. Всадник промчался мимо, а у Хубилая плечо загудело от мощнейшего удара. Всадник, кем бы он ни был, удержал коня, быстро натянул поводья и развернулся для нового удара. Хубилай встретил его спокойно. Сил хватало, а внимание и сосредоточенность обеспечили молниеносную реакцию. Блок выставился сам собою: после бессчетных часов упражнений тело работало самостоятельно. Мечи соприкоснулись, и Хубилай интуитивно выбросил свой вперед в прямом выпаде. Сунский всадник дернулся: монгольский меч пронзил ему шею и воткнулся в хрящ. Брызнула кровь. Царевич захлопал глазами, превозмогая жгучую боль.
С жутким криком верблюд поднялся на ноги и начал лягаться. Конь Хубилая увернулся и поскакал в сторону. Первый всадник выпал из седла, но за ним появились другие. Царевич почувствовал себя куда увереннее, когда, вспомнив уроки Яо Шу, в боковом выпаде подцепил врага за рукав и лишил его равновесия.
Потом конь шагнул назад, хотя Хубилай гнал его вперед. Всадник поднял голову, но вместо удара в беззащитный подбородок царевич смог лишь вытолкнуть сунца из седла. Он отпустил всадника, но у того нога запуталась в стременах, вывернулась и хрустнула. Воин закричал, бессильно забился, но висел он головой к земле, и каждое движение причиняло ему невыносимую боль.
Хубилай застонал от боли в задетой руке, повернулся и увидел, что сунец, напавший на верблюда, поднимает меч для нового удара. После удара о землю лицо у него превратилось в кровавое месиво; замахиваясь, он шатался. Царевич вытащил ноги из стремян и пнул упавшего в челюсть. Кто-то толкнул его прямо в грудь, и Хубилай повернулся в седле, отчаянно махая мечом. Нападавшего уже повалили наземь. На глазах у Хубилая его стражник топтал сунца, пока не переломал ему ребра.
Дыхание сбилось, как после долгого пробега, но царевич перехватил взгляд своего стражника. Тот кивнул – не как воин своему командиру, а как один уцелевший в бою другому. Хубилай медленно выдохнул и огляделся. Сунцев перебили, но из его стражников на ногах стояли только четверо. Трое из них обходили тела поверженных и вонзали в них мечи короткими движениями, на какие еще были способны после своих ранений. Они никак не могли успокоиться. Хубилай остался на вершине, наедине с тем, кто его спас.
Верблюд снова заревел от боли, и царевич заметил, что нога у животного сломана и висит на одной коже. Туман в голове рассеивался, и Хубилай огляделся: где барабанщик, бросившийся на сунцев? Завидев распростертого на земле паренька, он закрыл глаза и спешился, хрипя от боли: синяки и ушибы постепенно давали о себе знать. Рану на руке придется зашивать. С пальцев что-то капало. Хубилай поднял руку посмотреть. Столько крови… Ему должно быть больнее.
Паренька оглушили, на лбу набухала большая шишка. Большим пальцем царевич поднял ему веко – глаз дернулся от света. Он хотел заговорить, но вспомнил про битву, которой должен был командовать. Как ни протестовали ноги и спина, Хубилай встал. Сесть на коня он даже не попытался – лишь заслонил глаза от солнца и посмотрел вниз.
Сунцы потерпели поражение! Подавленные, безмолвные, они тысячами подняли руки вверх, в знак того, что безоружны. Многие уже связанными стояли на коленях, в изнеможении опустив голову. Вдали Хубилай видел, как несколько сунцев скачут прочь с залитого кровью поля боя, а вслед за каждым – по два-три монгола.
Барабанщик застонал, шевельнулся, и царевич снова посмотрел на него.
– Как тебя зовут? – спросил он. Имя барабанщика ему наверняка известно, да вот голова работала плохо.
– Беран, господин, – слабым голосом ответил парнишка. Один глаз у него покраснел от натекшей крови, но опасности для жизни не было.
– Твоя храбрость спасла меня. Я этого не забуду. Вот станешь чуть старше, будешь командовать сотней.
Барабанщик захлопал глазами и улыбнулся, превозмогая боль, но потом отвернул голову, и его вырвало на траву.
Хубилай помог Берану встать. Паренек проковылял к верблюду, и лицо у него вытянулось от отчаяния.
– Найду тебе другого, – пообещал царевич. – Этому конец.
Паренек скривился, но понял. Хубилай перехватил взгляд стражника, стоявшего неподалеку. Он тоже пострадал, и царевич не мог подобрать слов, чтобы выразить благодарность. Хотелось наградить его, но, с другой стороны, воин лишь выполнил свой долг.
– Приходи сегодня вечером ко мне в юрту, – пригласил Хубилай. – У меня есть меч, который должен тебе понравиться. В память о битве на холме.
Стражник улыбнулся, продемонстрировав окровавленный рот, в котором не хватало нескольких зубов.
– Спасибо, господин. С твоего позволения отведу сынишку к матери. Она небось волнуется.
Хубилай машинально кивнул и удивленно приоткрыл рот – стражник потрепал хромающего барабанщика по плечу и повел вниз по холму. Интересно, сражался бы он так рьяно, если бы его сына не выбили из седла? Хотя какая разница…
Оставшись один, Хубилай обессиленно прижался к коню. Он выжил! Руки задрожали, он поднял их вверх и на каждом пальце окровавленной правой руки увидел мозоль от меча. Чернильные пятна с рук исчезали. Пожалуй, впервые царевич чувствовал себя уютно в доспехах, ведь они действительно спасли ему жизнь. Хубилай захохотал, потянулся, чтобы потрепать коня по морде, и оставил кровавый след, который конь тотчас слизнул.
Глава 24
Сюань, Сын Неба, наследник Империи Цзинь, смотрел на блестящую поверхность озера Ханчжоу и слушал голоса своих детей, которые хохотали и брызгались друг в друга. Дети плескались на мелководье, но рябь наверняка ощущалась и на глубине, где лодочник ловил форель, то и дело поглядывая на семью императора Цзинь. Сюань вздохнул. Вряд ли простолюдин – шпион сунского двора, хотя кто его знает. За годы мирного пленения наследник научился доверять лишь жене и детям. Кто-то постоянно следит за ним и докладывает о каждом его слове и действии. Сюань думал, что со временем привыкнет, а получилось наоборот. Стоило уловить на себе чужой взгляд, и наследник чувствовал, что вскрывается рана, и ему страшно хотелось закатить скандал. Однажды он так и поступил с разозлившим его писцом, которого без вопросов сняли с должности, но к концу дня прислали другого. Настоящее уединение исключалось. У сунцев Сюань прятался от монголов, и они не представляли, что с ним делать. Раз он двоюродный брат императора, к нему нужно относиться с уважением. С другой стороны, между ветвями семейства веками процветало соперничество. Но, самое главное, Сюань потерял земли, богатство и власть, а это верный признак того, что над его домом висит злой рок. На деле рок сыграл в его бедах довольно скромную роль. Чингисхан занял Яньцзин, столицу империи. Сюаня предали собственные генералы, вот и пришлось поклониться хану. Минули десятилетия, а душу все терзали воспоминания, скрытые от всех маской спокойствия. Яньцзин сожгли, но волки Чингисхана до сих пор гнались за Сюанем, дикие и неумолимые. Он потратил молодость, убегая от них из года в год, из города в город. Сыновья и братья Чингисхана растерзали империю Сюаня, относительно безопасным местом осталась империя Сун – наихудший вариант, но, увы, единственный.