Числа. Трилогия
Шрифт:
— Он тебя насиловал, поэтому ты не можешь вернуться домой.
Она смотрит в сторону, с трудом глотает.
— В этом-то и дело, да? — говорю. — Он тебя мучил.
Дождь льет так сильно, что у Сары капает с кончика носа.
— Да, да, так и было, — говорит она еле-еле слышно, будто с собой разговаривает. Косится на меня, проверяет, какую рожу я на это скорчу.
Странно — вид у нее виноватый, будто это она где-то напортачила, а я ее подловил.
Тут надо подобрать нужные слова, а я не понимаю, какие нужные. Сара такая дерганая, вообще непонятно, что ей сейчас нужно и что не нужно.
— Мне тебя очень жалко.
— Ты тут ни при чем. Тебя это не касается, — говорит она и опять этак смотрит — типа я ее сейчас судить буду.
Шагаю к ней и беру ее обеими руками за плечи. По-моему, это как раз не то, что нужно, но ничего другого я предложить не могу. Сара вся зажимается, и я думаю: блин, я все запорол. Ее от меня тошнит.
— Сара, я никогда не сделаю тебе ничего плохого, — говорю я ей в макушку. — Честное слово. Клянусь жизнью.
Она стоит как каменная.
— Нельзя давать такие обещания. Никому нельзя, — говорит она.
— Нет, можно, — отвечаю.
Стоим близко-близко, лицом к лицу. От дождя у нее слиплись ресницы. Мне так хочется их поцеловать, даже больно.
— Сара, пойдем ко мне.
— Ты что, я не могу!
— Тебе некуда идти. А мне есть куда. Хотя бы обсохнешь, поешь.
Очередной шквал швыряет в нас целый водопад. Отхожу на шаг, чтобы хорошенько видеть Сару.
— Сегодня, — говорю, — двадцать восьмое. Твой сон сбудется первого. Выходит, пока вам ничего не грозит. Тебе не надо меня бояться. Давай ты сегодня пойдешь ко мне. Спрячешься от этого дождя, чтоб его. Обсохнешь. Согреешься.
Она сдается.
— Пойдем домой. Поспишь, а завтра пойдешь куда захочешь. Мы придумаем, где тебе спрятаться. Подальше от меня, подальше от Лондона.
Она не говорит ни слова. Лицо у нее по-прежнему мрачное, взгляд прикован к Мии. Разворачивает коляску, и мы уходим вместе.
Сара
Он подсаживает нас в автобус, потом помогает выйти, и дальше мы идем вместе — рядом, но не касаясь друг друга. Я сошла с ума. Я сошла с ума, мне надо держаться от него подальше. Только куда мне еще деваться? Кто в этом восьмимиллионном городе впустит меня к себе?
— Вот тут мы и живем, — говорит он. — О, свет включили.
— Здесь?
Он останавливается у домика-новостройки. Три окошка горят — веселые желтые квадратики, одно внизу, два наверху. Домик совсем крошечный. Спереди короткий забор и металлическая калитка, с которой облезает краска. Сад набит садовыми скульптурами — каменными гномиками, ветряными мельницами и прочей фигней. Адам замечает, как я на них пялюсь.
— Это бабуля, — объясняет он. — Она у меня слегонца того.
— А, ясно.
Адам открывает калитку, и я качу коляску по тропинке. Он толкает входную дверь, но она заперта, так что он лезет за ключами. Потом наступает такой момент, когда он заходит внутрь, поворачивается за порогом и берется за перед коляски, чтобы втащить ее по ступенькам, и я опять думаю: Господи, что я творю? Куда угодно, только не сюда, с кем угодно, только не с ним! А он смотрит на меня сверху вниз и берется за коляску, с него течет, и он улыбается. А я думаю: ничего, можно и тут побыть, можно и с ним. Это же только до завтра.
Адам
Мы затаскиваем коляску в прихожую. Мия спит, закинув ручки за голову.
— Можно мне в ванную?
— Конечно, она прямо по лестнице. Бабуля, наверно, спит наверху.
— О, спасибо.
Сара уходит, а я завариваю чай и обшариваю шкафчики — ищу, чем бы ее угостить. Шаром покати, только старая пачка печенья и банка томатного супа.
Когда Сара спускается вниз, то выглядит уже лучше, чем когда уходила.
— На голове у меня черт-те что. Драный еж, а не прическа, — говорит она. — Состригу все на фиг.
— Хочешь, прими ванну, вода уже нагрелась. Вымой голову и посмотри, что получится.
— Ванну? Правда можно ванну?! У Винни вечно горячая вода кончалась…
Она оглядывается на коляску в прихожей.
— Я ее постерегу, буду тут, если она проснется, — говорю. — Все будет нормально. — Понятия не имею, как обращаться с маленькими. — Тебе, наверно, чистая одежда нужна. Хочешь, найду что-нибудь. Бабулино, не мое. — При мысли о ней в моей одежде у меня внутри все тает.
— Нет-нет, не нужно. Просто ванну.
— Сейчас устрою, — говорю и лечу наверх. Плещу пену для ванны под струю из горячего крана. Комната тут же наполняется сладкой химической вонью. Лезу в шкафчик, добываю самое лучшее полотенце. В смысле, большое и чистое.
— Спасибо.
Сара стоит на пороге. Она шла за мной.
— Да ладно тебе. Есть хочешь? У меня тут суп…
— Да. Честно говоря, умираю с голоду.
— Сейчас разогрею. Поешь после ванны.
Тут мы протискиваемся мимо друг дружки, и я не сдерживаюсь и торможу рядом с ней. Она махнет городом, гарью и машинами и немытой кожей. Кайф. Она так близко, что мне бы даже шевелиться не понадобилось, чтобы поцеловать то местечко, где шея переходит в плечо.
— Спасибо, — повторяет она, и я понимаю, что ей неловко, тесно, она хочет, чтобы я ее пропустил.
Вот я и ухожу, и при этом старательно не думаю о том, как она не спеша раздевается, как ступает в пенную воду, ложится и закрывает глаза… Нет уж, я заставляю себя заняться нормальными делами, открываю банку с супом, выливаю в кастрюльку. Потом кладу открывашку и наваливаюсь животом на кухонный стол, притискиваюсь взбесившимися причиндалами к твердому пластику. Меня всего колбасит. Не думай об этом. Не ходи туда. Только я все твердею, твердею, твердею, потому что думаю только о том, как бы вжаться кое во что другое, мягкое, податливое. Рот заливает слюной, я закрываю глаза и прислушиваюсь к шорохам наверху: как ее кожа скрипит о пластиковое покрытие ванны, когда она устраивается поудобнее, как включается душ, как булькает вода в сливе и по трубам.