Числа. Трилогия
Шрифт:
— Зато я знаю, что нужно сделать первым делом. Поскорее снять эти придурочные туфли.
Она стряхивает туфли, берет их и несет до ближайшей урны. Выбрасывает их и шагает к остановке. Шлепает в одних колготках прямо по мокрому тротуару.
— Баб, так нельзя…
— Нельзя? Кто сказал?..
Подходим к остановке, как раз когда подъезжает автобус, и только когда мы садимся, я вспоминаю, что вырезки про маму вместе с папкой так и остались лежать у Тейлора на столе.
Сара
Мари ничего не говорит. Ни слова. Ей ни к чему — все написано на лице. Сама находит дорогу через кухню к задней двери. Я бегу следом. Она ежится от ветра, прижимает папки к груди.
— Подождите! Подождите, пожалуйста! — кричу я ей вслед. Она останавливается у калитки, и я догоняю ее. В лицо нам хлещет дождь.
— Я чистая, — говорю. — Никогда не принимала наркотики. Ни разу в жизни. Мне это неинтересно. Мальчики — да, но я тут ни при чем. Мне здесь ничто не угрожает. Нам здесь ничто не угрожает.
— Салли, сколько вам лет?
— Девятнадцать.
Конечно, она мне не верит.
— Здесь нечего делать девятнадцатилетней девушке. И разумеется, нечего делать маленькому ребенку. Вы же сами понимаете!
— Это наш дом. Мы здесь живем. Нам здесь хорошо.
— Салли, у нас есть определенные обязанности. Обязанности. До скорой встречи.
С этими словами она уходит. Дождь такой холодный и льет с такой силой, что лицу больно.
Калитка не хочет закрываться, дико раскачивается на петлях. Хватаю ее и с грохотом захлопываю. Вот бы отгородиться от всего мира. Почему нельзя было оставить меня в покое? Калитка налетает на засов и снова распахивается.
— Блин! Блин горелый! — Крик уносит ветром.
Возвращаюсь в дом. Винни поднимает голову от стола:
— Это твоя подружка?
— Ты, придурок обдолбанный, моя подружка из комитета по правам ребенка! Из городского совета!
Он замирает, потом медленно кладет фольгу обратно на стол.
— Во влипли, — говорит он.
— Ага! По самое не могу! — показываю рукой над головой.
— Надо прибрать.
Мальчики начинают собирать все со стола.
— Поздняк метаться, Вин! Все, поезд ушел! Они вернутся. Заберут Мию, точно заберут!
— Мия-то при чем?
— У них обязанности, она только об этом и твердила! Заберут ее у меня!
— Нет, мы не дадим. Не впустим их, и все.
— Как ты себе это представляешь? Дверь забаррикадируем? Битой пригрозим? Супер!
— А что мне тогда делать?
Стоит, беспомощно свесив по швам длинные руки.
— Не знаю! Что-нибудь! Я сейчас уйду, свинчу отсюда к чертовой матери! И тебе советую! Вин, разуй глаза! Мы спалились!
Бегу наверх, укутываю Мию в несколько одеял, несу вниз. Кладу ее в коляску, бегу обратно за шмотками.
Винни в туалете, спускает свое добро в канализацию. Окликает меня, я останавливаюсь на лестнице.
— Ты сейчас куда? — спрашивает Винни.
— Понятия не имею. Найду что-нибудь.
— У меня есть деньги.
Он лезет в карман, достает пачку купюр.
— Не надо, Винни, ты и так столько для нас сделал!
— Бери! — Он сует пачку в один из мешков. — Я буду скучать по тебе, Сара.
— И я буду. И Мия. — Ставлю мешки на ступеньку и обнимаю Винни. Он целует меня в макушку, как будто я его дочка или сестренка. — Все, я побежала.
Запихиваю мешки в корзинку под коляской и качу ее из кухни. На размышления и сантименты нет времени, надо уходить, но потом, когда я толкаю коляску против ветра по проулкам, то сама не знаю, стоило ли убегать. У Мии есть чип, и он скажет, где мы. Куда бы я ни пошла, что бы ни делала — вопрос не в том, найдут ли нас, а в том, скоро ли.
Адам
Еще в автобусе мы обнаруживаем, что опять отключили электричество. Понемногу темнеет, но фонари не горят, а магазины закрываются раньше положенного. Все уже знают, чего ожидать, — свет отключают не меньше чем на два часа, а иногда часов на двенадцать. Нет никакого смысла торговать в темноте, когда касса не работает и кредитные карточки тоже не считываются.
Когда мы подъезжаем к нашей остановке, бабуля мрачнеет.
— Адам, это перебор. Еще один вечер дома в потемках.
— А куда нам деваться?
Она понуро пожимает плечами:
— Не знаю, сидеть в автобусе, пока не попадем в места, где свет горит.
— Ты чего? Серьезно?
— А, ладно, — отвечает она. — Пустяки. Посидим, подождем, вдруг все починят. На этот раз нас даже не подумали предупредить — так, может, просто где-то что-то сломалось и этим уже занимаются.
Дома мы идем в кухню. Там у нас всегда наготове лежат свечки, зажигаем парочку и садимся за стол. Раздеваться не стали: отопление не работает. Бабуля находит припрятанный «на крайний случай» шоколад, пару «сникерсов», есть с чем попить чайку.
— Баб, по-моему, этот тип — Тейлор — что-то знает.
— Что именно?
— Он тебя не слушал, только делал вид, пока ты не назвала дату. Тут его как подбросило.
— Но он ведь ничего не сказал…
— И не сказал бы. Чего разоряться перед такими, как мы?
— Адам, как ты считаешь, он что-нибудь сделает?
— Да нет, наверно. Он же ясно сказал, что хочет, чтобы мы держали язык за зубами и не поднимали панику. По-моему, он не сделает ровным счетом ничего. Баб, ему и в голову не приходит, как все плохо. Я пытался ему объяснить…
— Знаю, знаю. Я тоже пыталась. — Огонек ее сигареты светится в темноте красным. — Так или иначе, мы всё сделали правильно. Задействовали нужные каналы.
— Этого мало, баб. Мало. Надо еще что-то придумать.
— Ну, чтобы думать, у тебя есть тот парнишечка, как его там…
— Нельсон. Ага. Интересно, как там у него дела.
Мы замолкаем. Потом бабуля говорит:
— Извини, милый, что-то я совсем скисла и замерзла. Пойду-ка лягу.
Берет одну свечку и идет наверх. Я нажимаю подсветку экрана на своих электронных часах — 18.32. Нельзя же ложиться спать в полседьмого! Правда, сидеть сложа руки тоже нельзя.