Числа. Трилогия
Шрифт:
— Давай не будем спешить. Ты многое пережила, я это понимаю. Я сейчас уйду, а ты обсуди мое предложение с мамой. Подумай. Я подожду снаружи.
Карен наблюдала эту сцену сидя в углу. Я подумала о ее лондонском домишке — обои отстают от кухонной стены там, где случилась протечка. Она всю жизнь еле сводила концы с концами. Если я соглашусь, что это даст ей? Я-то знала: ей осталось жить всего несколько лет. Может быть, если я стакнусь с этим типом, эти последние годы станут лучшими годами ее жизни?
— А вы что думаете, Карен?
Она качнула головой:
— Ты прекрасно знаешь, что я обо всем этом думаю. Все и так зашло слишком далеко. Если ты начнешь давать интервью и писать книги, станет только хуже.
— Но у вас тогда будет много всего разного: ну, там, большой дом с большим садом, мальчишкам будет где бегать.
Лицо ее размягчилось.
— Да, им бы это понравилось, верно? — сказала она. — Только вот ты мне ничего не должна, Джем. Нам и так неплохо. Его мир — выдумка, там все ненастоящее. Я-то тебя знаю, Джем, тебе не это нужно. Ведь так?
Выходит, она меня и правда знает. Я улыбнулась:
— Конечно. Сдалась мне его хрень!
Карен открыла было рот, чтобы отчитать меня за нехорошее слово, потом закрыла обратно, подошла и крепко меня обняла.
— Мне ничего не нужно, — сказала я. — Просто хочу, чтобы все это кончилось. Зря я вообще проболталась.
— Ну ничего. Все будет хорошо.
Она не выпускала меня, я же стала потихоньку отстраняться.
— Да ведь не кончится. Такие вещи, наоборот, только разрастаются. Выпустил их на волю — и уже не остановишь.
— А мне кажется, ты сама можешь все остановить.
— Как?
Она посмотрела на меня прямым взглядом:
— Просто. Скажи им, что все выдумала. Что это все неправда.
36
Последний раз я выступала на публике в школе, на уроке: «Лучший день в моей жизни». Когда там это было? Месяц назад? Уже и не вспомнишь. Тогда я встала перед всем классом и сказала им правду, вернее, то, что я тогда принимала за правду. Ничего хорошего из этого не вышло. А теперь мне предстояло встать перед целой толпой незнакомых людей — больных и умирающих, журналистов, всяких там жуликов вроде этого агента, черт знает кого еще — и объявить во всеуслышание, что я распоследняя лгунья. Отречься от правды, которая преследовала меня всю мою сознательную жизнь.
— Ладно, давайте так.
Карен сжала мою руку:
— Вот и умница, — сказала она.
Мне кажется, она по-прежнему была убеждена, что я-таки соврала, а теперь решила в этом сознаться. Никогда она мне не верила и теперь вот была довольна, что я одумалась.
Мы вышли из ризницы в церковную залу. Какие там пятьдесят человек — теперь здесь было гораздо больше народу. Сотни людей клубились повсюду, все норовили протиснуться поближе к ризнице. Как только я появилась, все загудели и устремились в мою сторону. Карен провела меня через толпу ближе к алтарю, где стояли Энн и Стивен, настоятель.
— Джем хочет сделать заявление, — сообщила им Карен. — Как это лучше устроить?
— Ну… — начал было Стивен, но тут к нам протолкался давешний жулик-проныра и заткнул всем рты.
— Я настоятельно не рекомендую делать общее заявление. Имея такой информационный повод, ни в коем случае нельзя выстраивать отношения с прессой как попало. Я бы предложил дать несколько эксклюзивных интервью на особо оговоренных условиях. Пойдемте, давайте вернемся в ризницу.
Он положил руку мне на плечо. Я попыталась ее стряхнуть, но он вцепился, как лишай.
— Пустите меня! — рявкнула я. — Я не ваша собственность и не собираюсь иметь с вами никакого дела.
Он явно опешил, озадачился, будто вообще не понимал, о чем это я.
— Вы что, раньше меня не слушали?
— Я-то вас слушала. А вы меня — нет. Вы мне и слова не дали вставить. Не нужны вы мне, ясно? И уберите руку, а то я ее укушу.
Руку он убрал, но не отступился. Наоборот, придвинулся ко мне совсем близко.
— Я не понимаю, почему вы отказываетесь от такой прекрасной возможности. Вы либо крайне наивны, либо очень глупы.
Говорил он теперь совсем тихо, но Карен услышала, и другие тоже.
— Ни первое, ни второе, — твердо заявила Карен. — Она самостоятельный человек, она приняла решение. А теперь попрошу оставить нас в покое.
Мужик отошел в сторонку, однако остался в церкви, торчал где-то в задних рядах и слушал.
— Значит, ты хочешь что-то сказать? — спросил меня Стивен.
— Да, мне кажется, пора… пора прекратить отнимать у всех время.
Энн тревожно взглянула на Карен, Стивен же кивнул с видимым облегчением.
— Хорошо. Я очень рад. Вся эта комедия действительно слишком затянулась. Говорить можешь отсюда.
Перед нами была небольшая ступенька, она вела туда, где обычно сидел хор; в результате голова моя оказалась разве что чуть-чуть выше уровня остальных голов.
Я посмотрела на кафедру:
— А можно оттуда? Там и микрофон есть.
Лицо его сделалось совсем красным:
— Это совершенно не подобает… — вострубил было он, а потом вроде как передумал: — Ну ладно, если так мы сможем покончить…
Он помог мне подняться на несколько ступеней, и вот я стою на темных досках кафедры Батского аббатства. Стивен включил микрофон и представил меня, его зычный голос разнесся по всему помещению.
— Дамы и господа, попрошу всех сесть. Юная… гостья… нашего аббатства хотела бы сказать вам несколько слов.
Он протянул руку, приглашая меня выйти вперед и говорить, а сам спустился вниз.
Толпа стихла.
Я допустила ошибку: подняла глаза от пола. Передо мной всколыхнулось море лиц, море чисел. А я ничего не подготовила: ни умных слов, ни речи, ни начала, ни середины, ни конца. А сказать им я могла лишь одно — откровенную ложь.