Число Файгенбаума
Шрифт:
— Если есть жалобы на то, как проводятся занятия, вам рекомендовано сообщать их декану или изложить на официальном разборе курса в конце семестра. А пока что мы должны продолжать работу.
Сказал и поднес мел к доске.
— ...Чертов болван ничего не может толком объяснить.
Рука застыла посреди интеграла. Нельзя было заставить ее двигаться. Как я ни напрягался, не мог дописать число до конца.
Хватит. Я медленно повернулся к группе.
Они сидели — кто пригнувшись, кто глупо улыбаясь, кто бессмысленно ухмыляясь. Пустые лица. Тупые лица. Несколько смущенных. Третьеразрядные умишки, думающие только
И позади них... позади них...
— Убирайтесь, — сказал я.
Сто двадцать восемь глаз широко открылись.
— Слышали, что сказано!
Я понял, что ору во весь голос.
— Вон из аудитории! Вон из университета! Вам здесь не место, это преступление, что вы здесь, вам всем цена пять центов! Пошли вон!
Несколько парней резво двинулись к двери. Девушка в заднем ряду заплакала. Тогда некоторые начали вопить на меня, визжать, но визжали не здесь, вой шел из коридора, из вестибюля — сирена, колокол, за окном была машина скорой помощи, и там несли Фрэн, ее рука с длинными пальцами свисала с носилок и вяло покачивалась, и никто не станет слушать моих объяснений, ведь самое ужасное не то, что она недвижима, а то, что на носилках тихо лежит только одна Фрэн, а не две, как должно быть. Только одна.
На похороны я не поехал.
Забрал последний набор диаграмм, скопировал файлы с компьютера Фрэн и уложил сумку. Прежде чем перебраться в мотель «Утренняя сторона» на 64-м шоссе, оставил послания на автоответчиках Дайаны, декана и хозяйки квартиры.
«Больше не хочу тебя видеть. Это не твоя вина, но так нужно. Прости меня».
«Я отказываюсь от преподавания и научной работы в вашем университете».
«За квартиру заплачено до конца месяца. Возвращаться не собираюсь. Прошу запаковать мои вещи и отправить наложенным платежом моей сестре по указанному адресу. Благодарю вас».
В мотеле я запер дверь на цепочку, достал из пакета две бутылки «Джека Дэниэлса» и поднял стакан, глядя в зеркало. Но тоста не получилось. За него? За того, кто посчитал бы смерть Фрэн случайной и горевал по ней с достоинством и тактом? И считал, что справляться со своими трудностями лучше всего, опираясь на здравый смысл и спокойное понимание того, что с ними никогда и ни за что не совладать? Будь я проклят, если стану за него пить!
— За Фрэн, — сказал я и залпом выпил стакан.
Я лил в себя виски до тех пор, пока не перестал различать другую комнату, маячившую за реальной.
Даже пьяным можно видеть сны.
Я не знал этого. Ждал похмелья, рвоты и благословенного забытья. Пьяной истерики. Боли в сердце, тупой и сверлящей. Но раньше я никогда не пил четыре дня подряд. Думал, во сне боль уйдет, отпустит. И не знал, что будут сны.
Снились числа.
Они плыли под веками, и подпрыгивали, и гнались за мной по темным непонятным равнинам. Преследовали меня с ножами, ружьями, пальбой. Ранили. Среди ночи я встал, мокрый от пота, и потащился в туалет. Меня вывернуло, а числа плавали вокруг, сновали по качающемуся двойному полу. Числа не исчезли. Как и то, что я пытался изгнать из себя пьянством. Сколько ни пил, двойное видение
Возьми константу Арнфельзера. Введи в систему уравнений, описывающих нелинейную динамическую систему...
Фазовые диаграммы. Расходятся, расходятся, разошлись. Небольшие различия между исходными множествами, но получаешь совсем разные множества, получаешь хаос...
Возьми константу Арнфельзера. Используй ее как «r». Пусть теперь «x» равняется...
Небольшие различия между исходными множествами. Две Фрэн, которые различались совсем ненамного, два Джека, которые...
Возьми уравнение Арнфельзера...
Я почти видел это. Но не совсем. Я недостаточно хорош, чтобы видеть. А он... он хорош.
Выпьем-ка еще.
Меня разбудил стук в дверь. Колотили, как отбойным молотком.
— Уходите! — крикнул я. — Мне не нужна горничная!..
От крика отбойный молоток перебрался мне в голову, но стучать в дверь перестали. Зато начали ковыряться в замке.
Я лежал на кровати и ждал, постепенно приходя в ярость. Дверь была на цепочке. Замок поддался, дверь приоткрылась на длину цепочки, и в щель просунулась рука с кусачками. С двумя парами кусачек — реальной и идеальной. Две руки. Я не пошевелился. Если владелец мотеля желает меня заполучить, на здоровье. Или грабитель. Я достиг последнего знака после запятой, плевать мне на все.
Дешевая тонкая цепочка лопнула, дверь распахнулась. Вошла Майя.
— О Господи... Видел бы ты себя, Джек!
Джек валялся поперек кровати, а обе Майи, принюхиваясь, морщили носы.
Я сказал, имея в виду совсем другое:
— Как ты сюда попала, черт побери?
— А ты разве не видел, как я сюда попала?
Она подошла вплотную, все еще рассматривая меня. Что-то шевельнулось в ее лице.
— Майя, уходи.
— Когда захочу, тогда и уйду. Господи, взгляни на себя!
Я попробовал сесть, не смог и закрыл глаза.
— Не думала, что ты на такое способен, — сказала она.
Тон у нее был дурацкий — смесь неведения и тупой женской идеализации этих придурков, «лихих мужчин», — и я снова открыл глаза. Она улыбалась.
— Уйди... отсюда... сейчас же!
— Не уйду, пока не расскажешь, в чем дело. Это из-за доктора Шредер? Я слышала, вы дружили.
Фрэн... Боль возникла снова. И числа.
— Это верно, Джек? Она была твоим другом, а не только руководителем...
Я смог выговорить:
— Она была единственным человеком... кого я знал... таким, каким ему полагалось быть.
— Да? Тогда я тебе сочувствую. Я не такая, какой мне полагается быть, знаю. И ты не такой. Хотя, понимаешь... сейчас ты больше похож на него, чем в университете. Более... настоящий.
Я не мог выставить ее за дверь или заставить умолкнуть; не мог пошевелиться, зная, что от малейшего движения меня вывернет наизнанку. Медленно, очень медленно я поднял руку и закрыл глаза ладонью.
— Джек, не плачь. Пожалуйста, не плачь.
— Я не...
— Не слушай меня, лучше зареви. Почему бы нет, к чертям собачьим? У тебя умер друг. Давай, плачь, если хочется.