Число Зверя
Шрифт:
И вдруг — бац! она в залитой солнцем больничной палате: в одной руке торчит капельница, а другую массирует негритянка в светло-зеленом халате.
А Энди — он тоже пострадал? О, ради всего святого, только не это!
Но что же с ней все-таки приключилось?
Какого несчастья, какой катастрофы она жертва? Почему она ничего не помнит?
Она снова высунула кончик языка и медленно облизала губы, смазанные чем-то жирным. Сколько же она пробыла в забытьи? День, два?.. Ничего, абсолютно ничего не болело.
Когда она пыталась откашляться и что-то произнести, в палату влетела знакомая негритянка-массажистка и с порога выпалила:
— Доктор уже на подходе. Лежите спокойно. Розмари едва слышно прошептала:
— Мо… мой сын… здесь?
— Нет, только вы, — сказала массажистка. Чернокожая женщина проворно спрятала оголенную правую руку Розмари под одеяло и отбежала к изножью кровати. Возбужденно воскликнула, пожирая глазами «воскресшую»:
— Силы небесные! Она еще и говорит! Вот уж не ждали! Слава Иисусу!
Розмари слабым голосом спросила:
— А что со мной случилось?
— Никто того не знает, золотая моя! Вы — клац! — и отключились. А как, почему — и не спрашивайте!
— Как давно?..
Кларис растерянно потупилась. Она вернулась к изголовью и начала суетливо поправлять одеяло на плечах Розмари.
— Как давно — я точно не знаю. Меня здесь не было, когда вы появились. Вы уж у доктора спросите.
Негритянка ласково и застенчиво улыбнулась. Глядя на круглый значок «Я люблю Энди», Розмари ответно улыбнулась и сказала:
— Моего сына зовут Энди. А сердечко у вас на значке означает любовь, не правда ли?
— Ну да, — отозвалась Кларис. Ткнув черным пальцем в белый кружок на груди, она добавила:
— Это значит: «Я люблю Энди». Такие штуковины производят уже много… — Она осеклась и быстро поправилась:
— Я хочу сказать, уже некоторое время. Самые разные. Например, я люблю Нью-Йорк. Или еще чего-нибудь.
— Очень мило, — сказала Розмари. — Никогда не видела такого раньше.
В дверном проеме появились чьи-то головы. Но тут же между любознательными старушками-больными решительно протиснулся крупный мужчина в белом халате, рыжеволосый и рыжебородый.
Пока он плотно закрывал за собой дверь, Кларис почтительно ретировалась от кровати в сторону окна.
— Она разговаривает! Она вертит головой! — возбужденно сообщила массажистка доктору, который направился к больной, раздвигая рыжие заросли на лице широкой улыбкой.
— Здравствуйте, мисс Фаунтин, — сказал он, кладя на стул медицинский саквояжик и черную кожаную папку. — Я доктор Аткинсон. — Теплыми пальцами он взял руку Розмари и, поглядывая на свои наручные часы, начал считать пульс, рассеянно и добродушно приговаривая при этом:
— Какая приятная новость! Весьма приятная новость!
— Что со мной приключилось? — спросила Розмари. — Как долго я здесь нахожусь?
— Погодите, сейчас, — сказал бородач, целиком сосредоточиваясь на часах.
Розмари подумалось, что доктор лишь ненамного старше нее — очевидно, ему лет тридцать пять.
С шеи у него свисал, словно хромовый галстук, какой-то ультрамодерновый стетоскоп. Напевом лацкане халата был прямоугольник с надписью «Д-р Аткинсон», а на правом — знакомый кружок «Я люблю Энди».
Кто этот Энди, в которого они тут повально влюблены? Врач? Пациент-любимчик? До выписки надо бы раздобыть и себе такой же значок.
Тем временем доктор Аткинсон отпустил ее руку и ясноглазо улыбнулся.
— Замечательно, — сказал он. — Пока что нахожу все в порядке. Можно только диву даваться… Позвольте мне еще минутку-другую потерзать вас осмотром. Хочу окончательно убедиться, что вы не покинете нас опять. А затем я поведаю вам все то, что нам известно. Ощущаете где-нибудь боль?
— Нет, — коротко отозвалась Розмари.
— Отлично. Расслабьтесь, пожалуйста. Я знаю, это непросто, но вы постарайтесь.
Да, расслабиться сейчас — совсем непросто… Он сказал: все то, что нам известно. Стало быть, есть то, что им неведомо… Достаточно того, что он обратился к ней так странно — мисс Фаунтин.
Покуда Аткинсон деловито осматривал ее — выслушивал сердце, заглядывал в зрачки и в уши и измерял кровяное давление, у Розмари где-то под ложечкой разрастался ледяной ком ужаса.
Так значит, она тут больше двух дней. Теперь она в этом не сомневалась.
Тогда сколько? Две недели? Они заколдовали ее — Минни, и Роман, и прочие ведьмы. Их нудное пение на самом деле было заклинанием, направленным против нее! Они проведали о том, что она собирается увезти Энди за три тысячи миль от них и что даже куплены билеты на самолет.
Розмари помнила: во время ее беременности эта шайка точно так же расправилась с ее давним другом Хатчем. Они наложили на него страшное заклятие, потому что опасались его эрудиции в области ведовства и серьезного отношения к любой чертовщине: он вполне мог разгадать, что именно они сотворили с Розмари и чьего ребенка она носит под сердцем.
Бедняжка Хатч по совершенно необъяснимой причине внезапно впал в кому на три или четыре месяца — и умер, так и не придя в сознание. Стало быть, ей еще здорово повезло, что она вообще пробудилась.
Но что с Энди?
Ведь все то время, что она в больнице, мальчик пребывает в их безраздельной власти.
И они спокойно вскармливают и растят в его душе именно то, о чем Розмари и думать не хотелось!
— Будь они прокляты! — вырвалось из груди. К счастью, Розмари произнесла это сквозь зубы, и доктор не разобрал слов.