Чиста пацанская сказка - 2
Шрифт:
К ужину в кабак при гостинице спустился ни дать-ни взять — Хетрофский делован из приличных. Черный казакин, черная рубаха, ладанка на корабельной толщины цепочке.
— … Во цепищща-то, слышь, как прям у зыганского атамана с Сенного рынка! Помнишь, Ахгртемка, как на Шлемазленницу-то под мостом мужики стенка на стенку бились? Вылитый он, правда? — шептались поварята, завидев нового постояльца.
— Эт мы с Брыфодий Горнеичем нынче куплять на извощщике ездили. — гордо обозначил свой статус орчишка-коридорный. — Еще б сапоги всмятку, но, кубыть, господин роста стесняются — оставили старые, востроносые на каблуке.
— Да,
— А ну, столпились! — тряпка в умелых руках старшего полового хлестко прошлась по ушам орчишек. — Работать, сучьи дети! Ахгртемка, а ну бегом отнес меню господину!
Получив меню, Марат засомневался — жить здесь куда-ни-то, но вот жрать… Че-то уж больно часто мелькают «соленыя», «перченыя преизрядно», да «под маринадом Хранцузским»… Охотный Ряд недалеко; а про тамошние порядки попадалась книжка хепца какого-то, по фамилии Гилеровский ли, Гитлеровский, марового, короче. Да, точно, на Серовской пересылке, еще тогда всем баном ржали… Так что что благодарим покорно — «пирог с воловьими почками и сыром, марцыпаном тож» сами ашайте, нам бы че попроще, но чтоб с утра мычало. Оставив за спиной неотведанные «марцыпаны», Марат свистнул извозчика и приказал отвезти на Тишинку, по пути выспрашивая о наличии национальных кабаков поблизости. Оказалось, едва ли не на самой Тишинке — персидский гостиный двор, при нем чайная.
— До чего басурмане лепешки пекут духовиты… — мечтательно потянул носом орк. — Утром бывало мимо едешь, вроде и калача нарубишься, а вздохнешь и хучь опять за стол…
— Вот туда и правь. Казенная-то у тебя есть?
— Обижаете, барин… Шашнадцать алтын полштофа.
Рубанув палава почти хорезмского качества под буряцкий улун, сыто отдувающийся Марат в охотку прошел полверсты до рынка. Ряды давно были пусты, и единственными посетителями остались собаки, растаскивающие требуху из помойных ям, да ночующие под прилавками бомжи. Бросив одному из них грошик, Марат получил исчерпывающие сведения о дислокации местных сил правопорядка, их количестве, вооружении и текущих оперативных наработках. Оказалось, что в данный момент упомянутые силы имеют пить чай в обществе ночного сторожа рынка, во-о-он в той избе с рекламой сапожни по-над палисадом.
Через несколько минут Марат уже наливал по второй, называя сторожа Ыгорием, а околотошного — Мельпомяйненом; оказался чухонцем из Грызенфорса и большим знатоком синего дела. После третьей Марат решил собрать разбросанные «шашнадцать алтын» — над Мусорсквой понесся звон: все семь-сороков ударили ко всенощной. Наведя базар на нужную тему, Марат легко стал обладателем клочка сельдяной обертки с каракулями «старый памаги пацану» и радушного приглашения заходить.
Поджидавший в безопасном отдалении бомж не прогадал, вышедший из сторожки деловик охотно накатил ему еще грошик за сущую безделицу — проводить до расположенного в двух шагах дома старого зыганского колдуна Зашквара.
На стук в основательную калитку отворил молодой чернявый ракшас с массивной ченей в левом ухе и дикими блестящими глазами… Хе, ишь ты, Яшка-мститель, подрос… Поди, не один окрестный муж на тебя вилы точит…
— Что, рома, один у папы? — тесня зыгана брюхом, нагло осклабился Марат. — Посунься, раскорячился на всю дорогу…
Зыган недоуменно отступил, пропуская нахального посетителя, и Марат, избежавший долгих, если вот так сразу
— Веди, че припух-то? — обернулся Марат на случай, если Яшка вдруг опомнится и задурит, но тот, оказывается, запирал калитку.
— Щас, да… Жынеса карыхте джас?
— Нет, чавора, сам веди.
Ракшас пошел вперед, и Марат долго петлял за ним по полупустым комнатам кхэра, запинаясь о ковры… В натуре, у зыгана внутри больше чем снаружи… — припомнил Марат бабскую поговорку. — Или он для важности меня кругом провел, типа во какой дом большой. С них станется, с детства вбито: рандоль не вдуть — не пообедать…
Наконец ракшас оставил гостя перед очередной дверью и растворился в темной анфиладе пустых комнат. Марат неожиданно для себя тормознул — его вдруг обдало ледяным холодом, словно дверь перед ним распахнулась в Верхоянский январь, когда над тайгой стоит треск лопающихся винтом кедров и прихватывает глаза, если забываешь моргать. Контраст между теплом воздуха, ясно ощущавшимся кожей рук и студеным ветром, прохватывающим тело вызвал нешуточный страх, с немалым усилием подавленный Маратом… Че приссал-то, герой Шипки и Плевны?! Это он просто «смотрит» на тебя через дверь! Че, первый раз столкнулся, что ли!.. Только Марат собрался разозлиться на себя, как из-за двери раздался старческий, но пробирающий до потроха голос:
— Яв кемэ, чавора.
… Оба, теперь уже я чавора. Надо сказать, не возражаю. Круговращение жизни, епть — сёдни какер, завтра кнакер… — бодрился Марат, поняв, что нашел немного больше, чем искал… Теперь осталось унести добычу, и как-то провернуться, чтоб добыча не унесла меня… Марат потянул дверь и вошел в комнату. В кресле у стола сидел древний ракшас, старый как сама жизнь, с глазами чернее направленного тебе в лоб ствола. Больше свечке на углу стола осветить не удавалось… Блин, не стыдно и обосраться… — подумал Марат, вежливо кланяясь ракшасу. — Похоже, я пришел по адресу…
— Конту сан?
— Человек.
— Сырту кхарна?
— Марат Бугульма.
— Бешпаш мандэ, чавора.
Марат послушно сел на табуретку подле ракшаса.
— Конту сан, Марат Бугульма?
— Я же говорю, человек.
— Мэ анда шундём, чавора.
Марат, почувствовав, что сейчас не стоит вилять и краситься, честно ответил ракшасу:
— Здесь говорят, умер без смерти. Я сосед. Вернее, был соседом.
— Я слышал о таких, как ты. — ракшас внезапно перешел на эльфиш. — Вижу впервые. Ты из той же породы, что и Кул-Гу-Шаф, которому поклоняются эти идиоты. Давший им этот самый Ход, который они забыли, не успев понять. Хотя как можно понять правила Баро Кхэр, стоящего в другом мире… Что привело тебя ко мне, человек-сосед?
Марат изложил перечень необходимого ему и уточнил:
— Сегодня. Деньги у меня есть. И даже «рекомендация» — решил пошутить Марат, показывая ракшасу селедочный мандат Мельпомяйнена.
Оказалось, за свою не самую короткую жизнь ракшас не забыл о существовании юмора и улыбнулся:
— Да, это в корне меняет дело…
Улыбка слетела с лица ракшаса, и казалось, что улыбка эта была мимолетным наважденьем — настолько неуместно выглядела она на этой страшной маске. Ракшас замолчал, глядя сквозь темноту перед собой. Марату казалось, что время то ли остановилось, то ли понеслось с головокружительным ускорением. Сколько прошло за эту минуту — час, год, вся жизнь?