Чистая работа

Анна пребывала в скверном настроении. Он не явился к ужину. Естественно, работа есть работа, могут возникнуть неотложные дела, но ведь не трудно, в конце концов, позвонить и предупредить, она бы все поняла. Тем более что уважение требований профессии она уже давно поставила на первое место в списке его личных качеств со знаком плюс. Наступила очередная пятница, впереди ее ждали длинные выходные: они собирались вместе съездить за город, остановиться на ночь в какой-нибудь уютной гостинице. В кои-то веки им обоим удалось выкроить свободное время, и оттого его молчание было особенно обидным. Анна послала на его мобильник несколько сообщений, стараясь, однако, держать себя в узде, — вполне возможно, он работает на вызове; хотя, по

Анна соскребла засохшую еду с тарелки в мусорное ведро. Ну что ж, ей не привыкать сидеть одной, и, барабаня карандашом по зубам, она принялась подсчитывать, в который уже раз он опаздывает на ужин. Случалось, что он и вовсе не появлялся, а сразу отправлялся к себе на квартиру. Хотя они фактически жили вместе, он не спешил расставаться со своим жильем в Килберне: когда дело оказывалось особенно заковыристым и он сутками не спал, то предпочитал не беспокоить ее и оставался у себя. Никаких трений между ними из-за этого не возникало, а иногда она сама бывала довольна таким раскладом, хотя вслух об этом не говорила. Кроме того, в Килберне он любил встречаться с Китти, своей падчерицей от второго брака. Анна относилась к этому совершенно спокойно, особенно когда с головой уходила в собственное расследование.

Вместе они не работали с тех пор, как о них стало известно. Отчасти и из-за негласного правила, по которому сотрудники столичной полиции не должны вступать между собой в неформальные отношения, особенно если они работают над одним делом. Ленгтона это беспокоило больше, чем Анну, но она с пониманием относилась к его позиции и была только рада тому, что после дела Красного Георгина каждый из них занимался своим собственным расследованием. По взаимному молчаливому согласию они постановили не говорить дома о работе, и она ни разу этого правила не нарушила, а вот Ленгтон, едва войдя в дом, нередко разражался бранью и проклятиями. Анна никогда не заводила об этом речь, но со временем наметился очевидный перекос. Он без умолку рассказывал о своей команде, о прессе, о службе уголовного преследования — в общем, обо всем, что волновало его в тот или иной день, — но все реже интересовался, как идут дела у нее. Эта его черта была из списка минусов.

Анна принялась загружать посудомоечную машину; сам он ни за что в жизни не поставил бы туда свою тарелку. По утрам он обычно так спешил, что она находила чашки из-под кофе то в спальне, то в ванной, — и ладно бы еще только чашки, но еще и окурки, а вот этого она совершенно не выносила. Если под рукой не оказывалось пепельницы, он гасил сигарету прямо о блюдце или о чашку, а пепельницы за все время их совместной жизни он ни разу не вытряхнул. Никогда он не выносил мусор, не мыл и не выставлял за дверь бутылки из-под молока, — в сущности, ее квартира в Мейда-Вейле была для него чем-то вроде перевалочного пункта. Только она отвозила белье в прачечную, забирала его оттуда и застилала постель свежими простынями, мойка и глажка тоже лежали на ней. После него спальня напоминала район боевых действий: носки, трусы, рубашка, пижамные штаны валялись там, где ему заблагорассудилось их снять. После душа он небрежно швырял мокрые полотенца прямо на пол, а колпачок на тюбике с зубной пастой никогда не закручивал. Она говорила ему об этом, он извинялся, обещал исправиться, но ничего так и не менялось.

Анна плеснула себе вина. Список минусов приближался ко второй странице, плюсы уместились на двух жалких строчках. Были ведь еще и счета… Когда она просила, он открывал кошелек и вытягивал из него пару сотен фунтов, но еще до конца недели нередко забирал их обратно. При этом она не назвала бы его жмотом, вовсе нет. Он просто не задумывался о таких вещах. Анна знала это: он все время жаловался, что у него опять отключили электричество, потому что он забыл заплатить. Дома он набрасывался на еду, как голодный волк, но никогда не ходил с ней за продуктами. Плюс, ну пусть с натяжкой, был здесь в том, что он хвалил ее стряпню, хотя она прекрасно понимала, что ее кулинарные умения оставляют желать лучшего. Вино он поглощал литрами, а без глотка виски просто не ложился спать — этот минус Анна жирно подчеркнула. Склонность Ленгтона к выпивке всегда ее беспокоила. Были у него, правда, и периоды воздержания, продолжались они примерно с неделю и чаще всего имели целью доказать ей, что он вовсе не скатывается к алкоголизму. Когда она заговаривала об этом, он сразу начинал возмущаться и доказывать, что ему надо расслабляться. И все же она вела свой учет: выпивать дома — это одно, но она знала, что он регулярно наведывается в бар с компанией.

Анна допила бокал, налила еще. Она чувствовала, что сама понемногу накачивается алкоголем, но твердо намеревалась объясниться с Ленгтоном, как только он появится. Анна снова просмотрела свой список и поняла, что все впустую. Каждый раз, когда она пробовала объяснить ему свои чувства, происходило одно и то же — большой плюс их совместной жизни возникал в самый неподходящий момент. По ночам он притягивал ее к себе, и они всю ночь лежали, тесно прижавшись друг к другу. Анне безумно нравилось, как он обнимал ее, утыкаясь носом в шею. После душа его мокрые волосы пахли ее шампунем, он регулярно брился на ночь, потому что его жесткая щетина царапала ей кожу. У нее просто перехватывало дыхание от восторга, когда он занимался любовью: он умел быть нежным и страстным, заботливым и внимательным к любому ее капризу. Но только в постели…

Ленгтон заполнял собой всю ее небольшую квартиру — сразу, как только появлялся в дверях, и до тех пор, пока не уходил, — а без него становилось угнетающе тихо и пусто. Иногда это нравилось, но надолго ее никогда не хватало, она скучала по нему и всегда с трепетом прислушивалась к его стремительным шагам вверх по лестнице. Она терпеливо ждала, он входил, распахивал объятия и кружил ее, как будто они не виделись много недель, а не расстались утром. Только потом он рывком снимал пальто, опускал на пол портфель, скидывал туфли, по дороге в душ небрежно снимал с себя все остальное и беззаботно швырял вещи прямо на пол. Душ перед ужином был непреложным правилом: он терпеть не мог запаха камер, диспетчерских в полицейском управлении и дешевых сигарет, которым пропитывалась его одежда. После душа он облачался в свой старый халат в темно-синюю и белую клетку, шлепал босиком в комнату и включал телевизор. Он никогда не смотрел программу целиком — просто щелкал пультом, попадая то на новости, то на сериалы, которые ненавидел до скрежета зубов. Она готовила, а он кричал ей из комнаты, какое дерьмо показывают, потом шел на кухню и открывал вино. Усевшись на табурет, он рассказывал ей, как прошел его день: что было хорошего, что плохого, а что совсем уж отвратительного. Его энергия била ключом, и, откровенно говоря, когда он рассказывал о своих делах, ей всегда было интересно.

Старший инспектор Ленгтон обладал исключительной одаренностью, это понимали все, кто с ним работал, и Анна тоже многому научилась за те два раза, что ее к нему назначали. Когда же они начали жить вместе, она лишь еще больше уверилась в том, что он прирожденный сыщик. Он всегда берег своих людей, и она, пожалуй, больше, чем все остальные, понимала, как надежно он защищал ее, когда она не соблюдала правила. Ленгтон и сам-то не слишком их уважал, хотя умело ими пользовался; он обладал очень развитой интуицией, но всегда был настолько сосредоточен на деле, что нередко избирал самый опасный путь. За те полтора года, что они прожили вместе, даже когда он работал целыми днями, она часто замечала, что он встает спозаранку и снова перелистывает папки с материалами очередного дела. Он не упускал даже самой незначительной мелочи, а его умение вести допросы было известно всем.

Анна вздохнула. Куда-то вдруг испарились и гнев из-за того, что он пропустил ужин, и желание составлять списки, хотелось только одного: услышать на лестнице его шаги и как ключ поворачивается в замке. Ну знает же она, что он корпит над расследованием убийства, ясное дело, пошел выпить куда-нибудь с ребятами. Анна допила свой бокал, приняла душ и собралась ложиться. Она подумала, что раз уже поздно, то он, вероятно, поехал к себе на квартиру. Она позвонила туда, но никто не ответил. Тогда она решила для верности позвонить ему на мобильный, но тут услышала, как кто-то поднимается по лестнице. Анна торопливо подошла к двери, думая, что это, наверное, он, однако, прислушавшись, нахмурилась. Кто-то ступал тяжело и медленно, вместо звука открываемого замка раздался звонок. Анна остановилась в нерешительности, звонок раздался снова.

— Кто там? — спросила она, прислушиваясь к звукам за дверью.

— Майк… Майк Льюис, Анна.

Она торопливо защелкала замком. Стало ясно — что-то случилось.

— Можно войти?

— Что такое? — спросила она, распахнув дверь.

На площадке, с лицом белым как полотно, напряженно застыл детектив-инспектор Льюис.

— Плохие новости…

— Что случилось? — еле выговорила она.

— Джимми… Он в больнице Святого Стефана.