Чистая вода
Шрифт:
— Боишься,— сказал он. И с удовлетворением увидел, что она закусила нижнюю губу. То-то: здесь его мир, единственная точка на земле, где он всесилен.
— Не надо было мне ехать сюда,— выдохнула она.
— Да уж,— ответил Юн.— Не надо было.
Они слышали, как стучит по крыше дождь. Ее руки с накрашенными ногтями крепко сжимали руль, а взгляд ни на секунду не отрывался от дворников, тщетно боровшихся с потоком воды.
— Я пленница, правильно понимаю?
Понимать происходящее следовало как попытку Юна пошутить, но этого он ей не объяснил и вообще ничего не ответил. Ему так редко выпадал шанс пустить
— Я этого не выдержу,— сказала она.— Уже сделай что-нибудь.
Юн молчал.
— Чего ты хочешь? — закричала она.
Он открыл рот, но тут же закрыл его и еще немного посидел молча. Потом с достоинством переложил фотоаппарат ей на колени, распахнул дверцу и вылез. Она резко потянулась и тут же заблокировала машину изнутри. Стала разворачиваться, но не сумела. Тыркнулась вперед, назад, но в конце концов опустила стекло и стала слушать команды Юна. Под его диктовку машина развернулась, но вдруг дернулась и остановилась. В окно он видел, что журналистка в немом ужасе уперлась лбом в руль.
— Не надо бояться,— сказал он.
Она встрепенулась, завела мотор и газанула вниз по взгорку.
Юн не был дурным человеком. Он держал в своих руках жизнь этой женщины, но не оборвал ее. Даже пальцем не тронул Марит. Власть нужна ему не для того, чтобы делать зло. В своих снах, где все его деяния были значительны и исполнены смысла, он совершал добрые поступки, одаривай нуждающихся, защищал слабых, освобождал пленников из темниц — вообще-то все томились в неволе, за зримыми или незримыми решетками. Тот вечер закончился сказочно.
Когда он вошел, Элизабет сидела одна и вязала. Он вытер волосы полотенцем.
— Кто тебя подвез? — сразу спросила она.
— Ханс,— ответил он, повысив голос. Включил камеру и поймал в объектив Элизабет.
— Убери,— сказала она.— Ты же знаешь, я этого не люблю.
Он засмеялся, продолжая снимать.
— Юн! — прикрикнула она.— Я не знаю, что сейчас сделаю.
— И не делай,— откликнулся он.— Сиди тихо и вяжи.
— Я не люблю этого, говорят тебе!
Не выключив камеру, он с полотенцем на голове уселся в качалку.
— Ханс? — спросила она удивленно.— Что же он не зашел?
— Не знаю. Думаю, домой спешил, к жене.
— Не остри. Он всегда заходит на минутку, если оказывается поблизости.
— Ну-ну.
— Ты ведь наврал, да?
Юн медленно раскачивался взад-вперед и не отвечал.
— Ты пока в кадре,— напомнил он и кивнул на камеру.
— Кто тебя подвозил? — крикнула она.— Отвечай, придурок!
— Я же говорю — Ханс.
— И где ж ты его встретил, позволь спросить?
— У Гринды.
Он знал, что перешел границу допустимого, и напружинился, готовый прыгнуть и спасти камеру, если сестра слишком разбушуется.
— Мерзавец,— сказала она. Конечно, помянуть Гринду было с его стороны подло, это подтверждало справедливость худших опасений Элизабет: что на горизонте замаячила новая соперница.— Свинья ты, так и знай! И выключи эту дурацкую камеру, я ее сейчас разобью!
Юн вошел в раж. Обычно он не унимался, пока не доводил Элизабет до слез, исступления
Брат с сестрой переглянулись. Лицо Элизабет стало непроницаемым. Юн выключил камеру.
Они ждали, но никто не заходил. Наконец Юн сам вышел на улицу.
— Это Ханс,— заявил он, вернувшись.
— Да? — сказала Элизабет сухо и равнодушно, как благоразумная учительница.— Что же он не заходит?
— Он спрашивает, можно ли ему помыться у нас в душе.
— В душе?
Смысл вопроса дошел до нее не сразу.
— Да,— участливо продолжал Юн, запоздало сообразив, что это удар ниже пояса, а делать сестре так больно он вовсе не хотел.— Он пьян в стельку. Ему нужна помощь.
— Я этого развратника обихаживать не стану,— тихо произнесла Элизабет.— Хочешь, мой его сам, не хочешь — пусть там сидит.
Ну нет, Юн не собирался до него дотрагиваться. Он вытащил кассету из камеры и написал карандашом рядом с цифрой «5» на этикетке: «Элизабет. Первые три минуты после моих слов, что меня подвез Ханс». Поставил время и число, подписался, сунул кассету на полку.
— Меня не Ханс привез,— сказал он,— а журналистка. Она приезжала на концерт.
Он не стал участвовать в драме и ушел к себе. Было слышно, как Элизабет втаскивает возлюбленного в большую комнату, ее возмущённые обвинения, его гнусавый оправдывающийся голос: жизнь загнала в угол, сегодняшний вечер — досадное недоразумение, такое больше не повторится. Загудели трубы в ванной, перебранка перешла в обычный разговор, затем в шепот, изредка прерываемый хихиканьем. Потом все надолго стихло. А затем послышались шаги на лестнице, приглушенный смех, дверь открылась и тут же захлопнулась, кровать заскрипела, и примирение состоялось.
В ту ночь Юну не спалось. Он все переживал, что так опростоволосился: ишь возомнил, что все в его руках. Куда там. От огорчения даже ненависть к учителю как будто притупилась; Юн понял, что мужика просто несет по волнам, как бревно, и что Ханс этот тоже небось хочет как лучше… Паразит.
Дождь прекратился. А когда первый луч просочился сквозь занавески и лег на плакат с изображением Джонни Кэша, поющего «Joshua gone Barbados», в комнате за стеной вновь послышалась возня, потом шаги на лестнице, тихий разговор на кухне, запахло кофе. Наконец от дома отъехала машина, и Юн заснул.
7
Новый компрессор нашли. Но хуторянин, его хозяин, потребовал места и для себя тоже — за оборудованием нужен присмотр,— и Юн остался не у дел.
В обед приехал Римстад. Вышагивал туда-сюда в своих новых сапогах, был смущен; бюджет очень скромный, никак не наскрести еще на одно рабочее место — к сожалению.
Юн же еще и утешал инженера, что ничего, мол, страшного, он заранее знал, на что шел — все договоры между благодетелем и опекаемыми только так и заканчиваются, что поделаешь. Ну, пойдет охотиться. Зайцы, глядишь, и в этом году побелеют еще до снега, придурки. Или будет просто без дела болтаться, как обычно. Хотя от этого он уже отвык. Несколько последних недель Юн приносил пользу, ему нравилось вкалывать вместе с водолазами; он чувствовал, что втроем они — настоящие покорители Клондайка, спаянные нелегким общим делом.