Чистильщик
Шрифт:
Через сорок секунд все пять девяток покинули территорию склада; еще через тридцать – погрузились в два фургона; а еще через сто двадцать секунд чудовищный взрыв потряс склады. Огромный клубок пламени поднялся к черному предутреннему небу. Командир коротко глянул на часы – 5.00,
«Вечерняя Тверь» от 11 мая 1998 года
«Сильнейший взрыв и пожар произошли сегодня утром На складах АОЗТ „Инкорд“, На тушение пламени были стянуты все экипажи двух ближайших пожарных частей. Пожару была сразу присвоена пятая (высшая) категория опасности. Лишь через шесть часов после начала тушения удалось полностью
Пожар унес человеческие жизни. По словам заместителя директора АОЗТ «Инкорд», в момент начала пожара на складе находились пятеро охранников. Пока пожарные смогли найти останки одного из них, но опознать человека не представляется возможным».
Серый Человек затаился в тени парадного и внимательно прислушивался. Позиция была относительно невыгодной – видеть улицу он не мог и стоять на улице тоже не мог: в этом районе и в это время романтические влюбленные, торчащие на углу, могут вызвать не только подозрение, но и определенного свойства нездоровый интерес к содержимому карманов.
Но Серый Человек не боялся пропустить ожидаемый объект, так как у него было время тщательно изучить клиента, и звук его шагов охотник не спутал бы ни с чьими чужими. Поэтому он внимательно слушал. Вот прогудел очередной автобус, прошаркал нетвердыми шагами поддатый. И, наконец, энергичные шаги человека, слегка подволакивающего ногу. Клиент.
Серый Человек, мягко ступая, вышел из подъезда. Теперь он ясно видел, что не ошибся. Мимо шагал пожилой подтянутый мужчина, бодро отмахивая рукой в такт шагам. Охотник изогнул кисть вовнутрь, и, выброшенный пружиной из ножен на предплечье, нож лег рукояткой в ладонь. Скользящий подшаг, стремительный блеск стали, плавные косые движения снизу вверх и сверху вниз, слитые в одно – и клиент мягко осел, поддерживаемый Серым Человеком. Кровь скупыми толчками вытекала из узкой раны на шее, чуть ниже правого уха. Охотник помог уже бездыханной жертве опуститься на покосившуюся скамью, словно поддерживая споткнувшегося человека, и провел указательным пальцем по ране. Поднес палец ко рту, лизнул. Сплюнул и шагнул в сторону. Уже уходя от жертвы, он криво усмехнулся и желчно бросил:
– Могло бы быть и повкусней – священник, как-никак.
«Но что я мог, Мирка, что я мог сделать? Я не пытаюсь оправдываться – к чему? Но я не знал, да и по сей день не знаю – кто я? У меня не было ничего – ни имени, ни лица, ни дома, ни семьи. Я не знаю, что такое материнская забота и ласка, я даже не знаю своих отца и матери. Кто я, откуда, зачем? Все эти вопросы тревожили, мучили меня в юности, доводили до безумия. А потом смирился, и делал то, на что был натаскан.
Мне тяжело помыслить об иной жизни. Я никогда не смогу представить, как это – жить со своими родителями, а не с приемными, которые лишь пасут тебя, как овечку или барашка с ценной шерстью; как беззаботно и весело (со своими детскими проблемами, конечно) ходят в школу, ссорятся, мирятся и дружат двенадцати-пятнадцатилетние. Тайной за семью печатями для меня навсегда останутся прогул уроков, первая юношеская любовь, ревность, выпускной бал, студенческая жизнь, какое-то ощущение свободы и избавления от опеки родителей. Такие мелкие, простые и тихие радости – они недоступны были мне!
Когда другие дружили, ссорились и мирились, я был замкнут в узком – и в чем-то даже самодостаточном – мирке спецшколы, где не было никого, кроме меня и трех-четырех человек, которые денно и нощно оттачивали мой ум и тело. Сверстники неумело дрались или изучали боевые искусства, чтобы эффектно дать обидчику в глаз – я шлифовал технику наиболее эффективного выведения противника из строя, убийства одним коротким незаметным движением. Вместо свиданий, неумелых поцелуев и ревности я изучал всевозможное оружие, какое только мог использовать: от меча, ножа и сабли до зубочистки, пластмассовой расчески или хитро свернутой денежной купюры; от артиллерийского орудия, пулемета и пистолета до лука, пращи и рогатки.
Девять лет, Мирка, девять лет! Временами это был ад, казавшийся раем; временами – рай, казавшийся адом. Почти все девять лет моим миром были одиночная келья – три на три метра, – стрельбище, зал борьбы и классная комната, да ограниченные участки тайги, где я учился маскироваться, выживать или находить засады противника, в мою память вбили подробнейшие карты десятков областей, сотен крупных и мелких городов, их подземных и наземных коммуникаций.
И лишь на девятом году обучения я ненадолго покидал школу, увидел мир во всем его многообразии, увидел новые лица людей, которых я не знал. Только теперь я начал понимать, что такая система воспитания и обучения была обусловлена не соображениями секретности, а совсем другими – нас приучали к одиночеству. И, надо сказать, весьма успешно. Плюс ко всему, нас, аномалов, старательно изолировали друг от друга…»
Крысолов перестал стучать по клавиатуре и, прищурив глаза, внимательно вслушался в вой ветра и грохот волн о каменистый берег. В этом шуме он явственно выделил знакомый звук, который невозможно было ни с чем спутать, – ворчание дизельного двигателя, работающего на малых оборотах. Бот пришвартовывался в бухте, чтобы привезти новую смену соглядатаев-охранников. Крысолов тонко улыбнулся и чиркнул ногтем по полированной ножке стола, за которым сидел.
Это была уже восьмая засечка.
«Я вышел в свет двадцатилетним. Мой багаж знаний был весьма необычен – от стратегии и тактики боевых операций, криминологии до классической поэзии, богословия, латыни и медицины. Но я все равно был однобок, аки флюс. Мой первый боевой опыт был банален, до колик в животе – темный парк, замордованный мальчонка, тонкая девочка, распяленная на свежей весенней травке. И то ли пять, то ли семь великовозрастных дебилов с торчащими палаткой штанами. Нелепо и смешно. Три трупа, ужас в глазах спасенных и выволочка от куратора.
Потом уже были и «красноярское дело», и «ташкентское дело», и еще тысяча и одно дело, известные и неизвестные. Кто-то из моих объектов стал – посмертно – прославленным маньяком, кто-то попал в скупые строчки: «Найден неопознанный труп…» А в какой-то момент я стал «комбайном». Кстати, так охарактеризовали и товарища Чикатило за то, что он, не разбирая, убивал и женщин, и девочек и мальчиков. Так и я – убивал и аномалов, и обычных маньяков. Мне было легче их находить, чем органам, – у меня тонкий нюх на насилие.