Чистильщик
Шрифт:
Николай Николаевич шел на встречу с региональным главой, испытывая странные смешанные чувства тревоги и отчаянной решимости. Шагавшие в трех метрах позади «близнецы» отрешенно оглядывали округу, цепко осматривали прохожих, выискивая возможную угрозу для своего шефа. Но сегодня они почему-то исполняли свои обязанности рассеянно и без должного старания.
Николай Николаевич был, пожалуй, одним из немногих кураторов, имевших личных телохранителей-аномалов. Такую роскошь могли позволить себе лишь главы региональных филиалов, да и то не все. Обычно даже главы обходились одним телохранителем, пара была уж вовсе расточительством и распылением средств. Пары, как правило,
Сегодня Николай Николаевич впервые за свою многолетнюю работу в Синдикате сунул за пояс брюк пистолет, девятимиллиметровый израильский «сиркис». С кобурами скрытого ношения Ник-Никыч дела никогда не имел, весь его опыт обращения с оружием – Рязанское училище ВДВ да четыре года службы в разведке Рязанской же десантной дивизии. Правда, в те времена командующим ВДВ был генерал Маргелов, и десантников гоняли всех, как Сидоровых коз, невзирая на должности и звания. Но с тех пор прошло много времени, и Ник-Никыч лишь изредка отстреливался в тире, пытался сохранить форму неплохого когда-то пистолетчика, выпуская пару раз в месяц по пять-семь магазинов из полюбившейся ему девятимиллиметровой «Ламы-Омни».
Странное недоверие и подозрительность словно пропитали воздух вокруг куратора, и ему подчас казалось, что просто нечем дышать. И эти «близнецы», и оружие в кармане, и конспиративные приемы – все это было опасной, но, в сущности, не слишком нужной игрой. По крайней мере, как вдруг показалось Николаю Николаевичу, – для него лично. Но Синдикат, дававший практически безграничную власть, отбирал у своих членов самое главное – свободу. Свободу волеизъявления, свободу чувств, ибо любые сильные привязанности карались немедленно и жестоко. За исключением, пожалуй, извращенной привязанности друг к другу «близнецов» да еще их собачьей привязанности к хозяину.
Николай Николаевич осторожно поддернул штаны, поправил рукоятку пистолета, давившую на располневший живот. «Скорее даже брюшко», – грустно подумал куратор, вспомнив бравую десантную молодость. Если бы не влетевший на учениях в купол его парашюта салага-первогодок, следствием чего были многочисленные переломы и разрыв селезенки, повлекшие за собой списание из войск по инвалидности, может быть, и не знал бы Николай Николаевич ни о каком Синдикате, был бы сейчас в больших чинах.
Куратор зло сплюнул – чего уж сейчас-то сопли разводить: «был бы, не был бы». Сейчас нужно думать о том, что будет, а остальное – ботва в бороде. Прихрамывая, но бодро взбежал по пяти ступеням на крыльцо точечной девятиэтажки, набрал код на укрепленной двери парадной, вошел в холл. «Близнецы» скользнули следом. Нога Николая Николаевича опять разнылась, но лифтом он пользоваться не стал и тяжело поднялся на пятый этаж. Открыл дверь квартиры своим ключом. Не оглянувшись на своих телохранителей, прошел в гостиную.
Борова еще не было, и Ник-Никыч устроился в самом удобном кресле, вытянув ноги и откинувшись на спинку. Повинуясь его красноречивому жесту, один из «близнецов» сунулся в бар, вытащил початую бутылку «Тичерз», налил в тяжелый квадратный стакан толстого стекла и подал куратору. Вопросительно поглядел на него – не принести ли лед, но Николай Николаевич отрицательно помотал головой и пригубил виски.
К тому моменту, когда в прихожей лязгнул в массивном замке ключ и «близнецы» настороженно приподнялись, Николай Николаевич ополовинил уже второй стакан. Боров вошел в комнату, поглядел на стакан в руках Ник-Никыча и с неудовольствием крякнул.
– Не слишком ли рано вы начинаете? – язвительно спросил он.
Куратор равнодушно пожал плечами. Его снова неприятно кольнуло то, что на встречу Боров в который уже раз пришел без охраны. Что-то во всем этом было неправильное. Но что?
Однако Боров сел напротив Николая Николаевича, плеснул в стакан, услужливо поданный одним из «близнецов», изрядную порцию виски. Дружелюбно улыбнулся куратору.
– Вы по-прежнему считаете, что предателя нужно оставить в покое? – благодушно спросил Боров, слегка наклонившись вперед и тяжело взглянув в глаза куратора.
Тот снова равнодушно пожал плечами. Его вдруг охватили вялость и апатия. Бешеная гонка за ускользающей тенью шаткого равновесия практически закончена – равновесие, кажется, нарушено полностью и шансов восстановить его больше не представится.
– Да, – устало ответил он, – но вы меня, разумеется, не послушаете. И загубите все.
– А вы не разделяете мое особое мнение? – иезуитским полушепотом произнес Боров. – То, которое я высказал на Совете Глав.
– Глупо, – невыразительно ответил Ник-Никыч, но внутренне подобрался. – Если бы я действительно помогал Крысолову обезглавить Синдикат, то, скорее всего, начал бы с того, что ликвидировал его руками вас и Верховного, тем самым обезопасив себя. Но ведь вам же не понять, что он хочет только одного – покоя, и ему наплевать на мышиную возню Синдиката.
– И все-таки, если отбросить лирику и пасторальность, – где сейчас Крысолов?
– Господи, – вздохнул Николай Николаевич, – какие вы болваны! С чего вы взяли, что он отчитывается мне? И почему вы так уверены, что я сказал бы вам о том, где он, даже если бы знал?
Боров улыбнулся еще шире, словно услышал желаемое, и сунул руку по а пиджак, где куратор еще раньше заметил под складками ткани выпуклость кобуры скрытого ношения.
– Придется вам, видимо, пройти курс лечения, – пробормотал глава филиала, ухватившись за рукоять пистолета.
Николай Николаевич знал, что это означает: все сотрудники Синдиката – за исключением аномалов, и так обладавших высокой сопротивляемостью к наркотикам, – имели нечувствительность к препаратам, в простонародии именуемым «эликсиром правды». За исключением одного, изготовленного лет двадцать назад, препарата на основе вытяжки из гипофиза аномалов. Правда, после введения препарата в кровь обычного человека испытуемый жил от пяти до семи часов и умирал в страшных мучениях. Применялся препарат всего два или три раза, и в каждом случае финалом допроса с этим «эликсиром» была мучительная смерть.
Пиджак Николая Николаевича был расстегнут, и пистолет он выхватил быстрее Борова. Щелкнул предохранителем, буквально уперев ствол в жирный подбородок главы.
– Сейчас мы уйдем, – негромко и напористо произнес куратор, поднимаясь из кресла. – Мы уедем подальше, и ты не станешь нас искать – иначе мы вернемся. Я не хочу вредить вам, я всего лишь подаю в отставку. Запомни и передай другим. Мы – уходим, просто уходим.
– Мы? – язвительно переспросил Боров, и куратор услышал за своей спиной характерный щелчок выброшенного из пружинных ножен ножа. И все понял – и странную беспечность Борова, и причину своего беспокойства, и прохладное отношение к своим обязанностям «близнецов». Тупое, как пьяный мордобой в темном переулке, предательство. Боров как-то сумел переманить (перекупить?) его телохранителей. Четко зная, что аномалов ему не опередить, Николай Николаевич все-таки не хотел уходить один. Ствол его пистолета по-прежнему был направлен в лицо Борова.