Чистильщик
Шрифт:
– А на хера тебе все это, Вадимчик? – заглотив дозу и не закусив, вдруг напористо спросил Степаныч.
– Не понял, поясни, – с такой же внезапно накатившей холодностью отозвался Чистильщик, так и не донеся стакан до рта.
– А чего тут пояснять?! – уже со злостью произнес Степапыч. – Работал ты на дядю сурового и доброго, да перестало тебе это нравиться. Могу это понять, хотя и не совсем – вон, бля, как сыр в масле катаешься, платил дядя, видать, не шибко мало, не наши крохи.
– О чем ты? – тихо прервал его Чистильщик. – Съехал, что ли, Степаныч? Знаешь же мою профессию.
– Вот именно, что знаю! И тебя знаю. Потому
Чистильщик тяжело поглядел на хозяина, и тому стало неуютно под этим взглядом.
– Ты хорошо подумал, прежде чем такие заявы делать? – негромко произнес Чистильщик. – Аморы ты видел, не отрицаю. Но так ли уж ты меня знаешь?
– Не зыркай так на меня, – еще больше взвинчиваясь, уже заорал Степаныч, разливая водку по стаканам и расплескивая при этом жидкость по грязной клеенке на столе. – И не ври про любовь: чувства и ты – понятия не совместимые. Иногда мне кажется, что ты просто машина в человечьем облике.
– Так-таки все ли человеческое мне чуждо? – прищурившись, с издевкой спросил Чистильщик.
– Не гони мне, Вадя, не надо, – отмахнулся Степаныч. – Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что мульки все эти любови. Особенно – для тебя.
– Аллах ибн алла, – вздохнул Чистильщик, – куда ни плюнь – одни филозофы. А что такое любовь, старичок? Ответь, не погнушайся. Хотя бы – что это такое для тебя.
– Я бы ответил, – ернически произнес Степаныч, – да вот горючее кончается, – он потряс бутылку, в которой осталось водки пальца на три.
– За это не беспокойся, – ответил Чистильщик, вытягивая из внутреннего кармана куртки поллитровую плоскую бутылку «Teachers» и ставя ее в центр стола. – Давай-ка по маленькой – и ответь.
Выпили, занюхали хлебом, хрустнули лучком. Чистильщик выжидательно поглядел на хозяина.
– Слушай, Вадя, да что ты комедию ломаешь? – после долгого молчания отозвался Степаныч. – Ну…
– Не можешь, – со вздохом произнес Чистильщик. – Даже для себя определить не можешь, а за других решаешь. Наливай уж, философ, мать твою в гроб и во все корки.
Мирдза сидела за столом у зашторенного окна и неторопливо чистила оружие, ожидая Марту с местных молодежных посиделок, чтобы в сумерках пойти с ней на их импровизированное стрельбище в карьере. Все было нудно и тягомотно. Даже стрельбы, вызывавшие по началу у Марты неподдельный восторг, стали повседневной рутиной, словно поход в магазин или мытье посуды.
Молодая женщина поглядела на часы. «Что-то эта юная засранка задерживается, – подумала она. – Будет ей сегодня трепка». На какие-то доли секунды фосфоресцирующие в темноте толстые стрелки тяжелых часов – ракетовская «Амфибия» выпуска восемьдесят первого года, подарок Вадима – заворожили, волей-неволей заставили вспомнить дни, когда проклятый и любимый Крысолов был рядом. Человек – человек ли? – без настоящего лица, имени и прошлого. Проклинаемый за разрушение покоя – и такой желанный. Мирдза словно наяву ощутила его чуткие руки на своем теле и на секунду задохнулась, как тогда, когда он ласкал ее, был рядом.
Она тряхнула головой и крепко выругалась. Выругалась еще раз, сильным ударом ладони всаживая в рукоятку пистолета снаряженный магазин, стукнула кулаком по столу, стараясь болью выбить из себя сладкие воспоминания. Однако – тщетно. Мирдза закусила губу, мотнула головой и передернула затвор пистолета, загоняя патрон в патронник. Поставила оружие на предохранитель и спрятала «маузер» в сумку. «Молнию» застегнуть не успела.
В прихожей хлопнула одна дверь, распахнулась настежь дверь комнаты, и на пороге замерла Марта, зареванная, с выпученными глазами. Задыхаясь, словно она пробежала с десяток километров, девушка немо открывала рот, силясь что-то сказать, но не могла, лишь тыкала пальцем куда-то себе за спину. Мирдза встала, подошла к сестре, поглядела на нее секунд пять, но, не услышав ни слова, довольно сильно врезала ладонью по щеке Марты. Голова девушки мотнулась, но удар словно вышиб из ее горла невидимую пробку. Она разревелась уже в голос. Продолжая тыкать пальцем за спину, Марта произнесла сквозь судорожные всхлипывания:
– Я… я Витьку Щеголева… убила! – выкрикнув это, она снова бурно зарыдала и бессильно сползла по дверному косяку на пол.
Мирдза непонимающе поглядела на нее и присела рядом.
Минут через десять, вкатив сестре еще две полновесные оплеухи, Мирдза наконец добилась от Марты сколь либо связного рассказа о происшедшем. Картинка получалась достаточно неприглядной, но весьма прозаичной. Упомянутый Витька Щеголев, он же Щеголь, был личностью и так довольно тупой и весьма непривлекательный, он еще и раскачался до состояния, о котором весьма метко заметил Задорнов: «даже уши накачаны». Эта самая накаченность еще больше уродовала его внешность, делая этого семнадцатилетнего парня вовсе отталкивающим. Но это все было бы так сяк, не будь у Щеголя старшего братца, бригадира гатчинской группировки. Подражая братцу, Витька копировал повадки «крутых» и верховодил здешней молодежью допризывного возраста.
Увидев Марту, Щеголь, само собой, подкатил к ней. Легкое отношение к деньгам, крутой мотоцикл – Витька считал, что провинциалочка должна пасть к его ногам, точнее – к нему в постель. Марта отшила его, но при этом продолжала крутиться в компании, где он верховодил. Щеголь решил, что напоролся на недотрогу и стоит провести короткую осаду, выразившуюся в катании девушки на мотоцикле, угощении сладостями и дорогим – по местным меркам, конечно, – спиртным, приглашениями съездить в Гатчину в кабак. Марта на мотоцикле каталась, а от остальных предложений со смехом отказывалась.
И Витька не выдержал. Сегодня, когда из-за дождя компания собралась на веранде у Сани Чупахина, единственный родитель которого в очередной раз загремел за мелкую кражу в тюрягу, Щеголь, подвыпив для куражу, полез лапать девушку. И ощутимо получил в морду. Удар оказался не по-женски сильным и свалил незадачливого ухажера на заплеванный пол. Компания встретила это падение смехом, который тут же смолк, едва Щеголь поднялся на ноги. Он набычился, в узких глазах мелькнули багровые огоньки бешенства. Проревев, словно бык: «Убью сучку», Витька махнул рукой толщиной с хорошее бедро. Но двигался он медленно, всяко уж намного медленней даже нетренированного аномала.