Чистильщик

Клив Пол

Нужно сконцентрироваться. Carpe diem. Теперь это мой новый девиз.

— А еще у меня много книг про серийных убийц, — говорит она, не отрывая своих глаз от моих. — О том, чем они занимаются. О том, чем они живут. Скажи мне, Джо, может, у тебя властная мама или тетя? И ты ставишь свои жертвы на их место?

Я мотаю головой. Что она несет?

— Ты как там, наслаждаешься пока? — выдыхает она, взглянув вниз.

Пистолет несколько ограничивает мои возможности ясно выразить свои мысли.

Внезапно она останавливается и встает, как будто я ей вдруг надоел. Мой член шлепается

о живот.

— Ты убийца, Джо, а мне бы хотелось, чтобы ты был полицейским. На самом деле мне хотелось бы заняться сексом у тебя дома, в твоем саду, в твоей машине. Я бы хотела, чтобы ты взял меня всеми способами, которые только сможешь придумать. Но не здесь. Не в парке. И теперь я вообще не буду тебя трахать.

Пистолета во рту у меня больше нет, но единственное, что я могу, это вопросительно промычать.

Она морщится и плюет мне на грудь.

— Ты простой убийца; выходит, я зря потратила на тебя время.

Она наклоняется и проводит ножом по месту, по которому не должны водить ножами.

Плохо.

Она кладет руки туда, куда женщины должны класть руки, но обхватывает так, как женщины не должны обхватывать. Прикладывает лезвие к основанию моего члена. Мне хочется плакать, когда я думаю о том, что, возможно, она сейчас собирается взять себе очередную штучку на память.

— А знаешь что, по моему мнению, нужно делать с насильниками?

Я мотаю головой. Останавливаюсь, когда она снова запихивает дуло мне в рот. Оно стучит о зубы и холодком ложится на язык.

Пытаюсь попросить, чтобы она ничего не делала, но пистолет глушит меня.

Когда я чувствую, что лезвие очерчивает круг вокруг моего пениса, меня прошибает пот. О Господи. О Господи Иисусе. Я смотрю в небо, но никто не приходит ко мне на помощь.

Я сжимаю кулаки и дергаю за наручники, но они не поддаются, а проклятое дерево не падает. Запрокидываю голову и не знаю, должен ли чувствовать облегчение от того, что не вижу, что она делает. Хочется начать брыкаться и пинать ее ногами, но в данный момент эта идея никуда не годится.

Пытаюсь кричать, но проклятый пистолет западает в самое горло и провоцирует рвотные позывы. Мой крик превращается в булькающий гогочущий звук, сопровождающийся звуком стучащих о дуло зубов. Я чувствую, как кожа по всему телу сжимается, и мне чертовски холодно, несмотря на то что я покрыт потом. Из глаз брызгают слезы и стекают по вискам. Лезвие давит все сильнее, но я ничего не могу с этим поделать. Это безумие. Только я решаю, кому жить, а кому умирать. Пытаюсь вдавить задницу поглубже в землю, но земля не поддается.

В голове мелькают кадры моего отрезанного члена, отброшенного в сторону, и они похожи на кадры из старого фильма. Зажмуриваю глаза и пытаюсь промотать кадры в обратном порядке, чтобы член вернулся на место, и нож отодвинулся, и наручники были сняты. Чувствую, как из желудка поднимается рвотная масса, но она как будто упирается мне в сердце. Все мое тело бьет жесткая дрожь, и ноги сводит судорогой. Не понимаю, как человек можно быть таким жестоким.

Я все больше холодею и не знаю, хочу ли я умереть. Проблема в том, что я не хочу умирать. Я ведь столько всего могу дать. Я

не хочу умирать и не хочу, чтобы она помогла мне в этом, но лучше уж умереть, чем жить с оторванным членом.

Глаза снова заливают слезы, и я громко всхлипываю. Пытаюсь какими-то хныкающими звуками молить ее о пощаде, но она не обращает внимания.

Потом внезапно убирает нож.

Я смаргиваю слезы. Слезы боли становятся слезами облегчения. Она меня отпустит, а потом поплатится за все это. Она будет умирать медленно и мучительно, хотя в данный момент я еще не знаю, как. Пытаюсь поблагодарить ее, поблагодарить Бога, но она по-прежнему держит проклятый пистолет у меня во рту.

Она залезает в свою сумочку и что-то вытаскивает. И вдруг я понимаю, что сейчас все станет еще хуже.

25

Помню, как однажды, будучи подростком, я играл в школе в крикет. Спорт мне никогда особо не нравился, но если им не заниматься, тебя запихивают на какие-нибудь курсы для педиков, типа основы искусств или шитья. Крикет был не слишком интересным занятием, но по сравнению с занятиями по готовке и вязанию он выигрывал. Однажды — и воспоминание об этом дне до сих пор приводит меня в ужас — кто-то сильно ударил мячиком в мою сторону. Я не успел среагировать руками, поэтому мяч приняла моя промежность, сэкономив четыре очка команде. Я тут же свалился, превратившись в комок вопящей боли, и игра остановилась минут на двадцать, пока меня не смогли перекатить на носилки и унести с поля под язвительные насмешки одноклассников. Мои яйца посинели и вспухли. Если бы это был мультик, их бы нарисовали в виде мигающих лампочек, как будто по ним заехали молотком. Я не ходил в школу четыре дня, и, несмотря на то, что говорить я не мог, меня постоянно рвало. Насмешки, которым я подвергался последующие несколько месяцев по сравнению с этой болью были ничто. Издевались и мальчишки, но особенно старались девчонки. Они дразнили меня и обзывали «крутые яйца». Девочки так и не забыли того случая. Я проучился в школе еще пять лет, а они так и не забыли.

Впрочем, я с этим справился. Я тогда понял, что можно справиться с любой ситуацией. Сейчас, двадцать лет спустя, я бы отдал все, что угодно, за ту боль, потому что уверен: она — ничто по сравнению с тем, что мне предстоит пережить. Каждая пора моего тела извергает капельки пота.

В этом маленьком парке, на рассвете, время остановилось. Я слышу голоса, которые наперебой шепчут мне, что сейчас произойдет. Громче всех — голос боли; затем — голос ярости. За ними следует голос раскаяния. И это далеко не единственные голоса, звучащие у меня в голове.

У Мелиссы в руках новая игрушка — плоскогубцы. Из глаз моих вновь начинают струится слезы, когда она обхватывает ими мое левое яичко. Ствол у меня во рту означает, что все попытки о чем-то договориться отметаются заранее. Я умоляю ее глазами, но ей все равно. Пытаюсь покачаться влево и вправо, вверх и вниз, но она усиливает нажим, чем быстро сводит на нет мои попытки. Чувство такое, будто она только что прижала ко мне кусок льда. Я оказываюсь парализован до такой степени, будто мне только что перерубили позвоночник.