Чистое золото
Шрифт:
— Ну, что делать. Не в первый раз ведь. Буфет открыт еще? Так вы нашу гостью покормите на дорогу, и двинемся.
Сидя в машине между Василием Никитичем и укутанными тулупом ребятами, Тоня перебирала в уме все события этого беспокойного дня. Как хорошо, что она решила пойти в обком! Каждый человек, пришедший туда с открытым сердцем, найдет добрый совет и помощь.
— Вашей Надежде Георгиевне хорошенько отдохнуть надо, — сказал Круглов. — Так Дубинский говорит. Нужно бы ей на годик школу оставить.
— Как оставить?
— Может быть, и уехать, чтобы вернуться здоровой, окрепшей.
Тоня молчала, и Василий Никитич почуял в ее молчании затаенный вопрос.
— Ну что? — повернулся он к ней и чиркнул спичкой закуривая. Несмелый огонек на секунду осветил его крупный нос и живые глаза.
— Василий Никитич, — тревожно заговорила Тоня, — вы только правду мне скажите, я вас очень прошу… вы меня не обманывайте. Не потому ли вы говорите о ее отъезде, что кто — то в облоно недоволен работой нашей школы?
— Вы что меня так заклинаете правду говорить? — усмехнулся он. — Я правды не боюсь. Об этом деле в облоно я знаю. Неправы товарищи: у Надежды Георгиевны отношение к работе и к ученикам настоящее, советское. Словом, никаких неприятных последствий эта история не вызовет. Печально только, что еще попадаются у нас люди в футлярах.
Тоня выпрямилась и порывисто вздохнула.
— Вам, наверно, много приходилось с такими людьми бороться? Да? — спросила она горячим шопотом.
Круглов захохотал:
— Приходилось и приходится, это верно. И тебе, девушка, еще придется повоевать с ними.
Так неожиданно и просто прозвучало его «ты», что Тоня в темноте благодарно улыбнулась.
— Видишь ли, — продолжал он, — такие люди могут быть и очень знающими работниками, да боятся каждого самостоятельного шага. Очень уж исключений не любят. Это бюрократизм душевный или…
— Равнодушие, вот что! — с жаром отозвалась Тоня. — И все, что их равнодушие, их покой может нарушить, им не нравится. Они лучше глаза закроют, чтобы не видеть.
— Может быть, и так… — задумчиво сказал Василий Никитич. — Но они должны исчезнуть. Огромное большинство у нас — живые, настоящие люди… Вот эти, что ко мне приехали, — помолчав, добавил он, — наверно, не будут равнодушными.
— Нет, не будем! — послышался вдруг тоненький голосок.
— Они, оказывается, не спят! — удивилась Тоня. — А ты разве понял, Митхат, про что Василий Никитич говорил?
— Я все понял, — серьезно ответил Митхат.
— Ну, принимаю твое обещание! — сказал Круглов. — Давай руку.
К нему потянулись сразу две руки, и обе исчезли в его широкой ладони.
— А теперь наденьте варежки и послушайте, что про вас старшие скажут. Много они там у вас безобразничают, Тоня?
— Ой, много, Василий Никитич!
— Ладно уж тебе! — дернул ее за рукав Степа.
Он был очень смущен неожиданным появлением Тони в кабинете Круглова и, проснувшись, первое время не отвечал на ее вопросы и отворачивался. Но известие, что сейчас все поедут домой в легковой машине, вместе с самим Василием Никитичем, показалось ему волшебным подарком судьбы, и он твердо уверился, что никаких неприятных последствий их самовольное путешествие не вызовет.
— Ты помолчи! — строго сказал секретарь. — Ну-с, Тоня, докладывай.
Тоня подробно рассказала о «белом мальчике» и о прогулке Степы в бадейке подвесной дороги.
— Хороши ребята! — Голос у Василия Никитича стал суровым. — И сегодня, значит, опять переполоху наделали?
— Мы ведь хотели как лучше, — грустно отвечал Степа.
— Ты, брат, ведь, наверно, военным хочешь быть?
— Ага. Командиром.
— Так имей в виду, что если ты себя и дальше так будешь вести, я, старший партийный руководитель, все меры приму, чтобы тебя в Советскую Армию не взяли. Не надейся, что я позабуду твои проделки, пока ты вырастешь. У меня память железная.
Степа обиженно засопел.
— Пока ты до такого позора не дожил, давай условимся: перед тем как сделать что-нибудь, ты хорошенько подумаешь, ладно ли выйдет. Можешь такое обязательство на себя взять?
— Могу! — восторженно подтвердил Степа.
И Тоня живо представила себе, как твердо он сейчас уверен, что отныне будет обдумывать каждый свой шаг и поступки его будут удивительны и блестящи.
А более трезвый товарищ Моргунова сказал со вздохом:
— Раньше думать не помогает. Пока думаешь — все хорошо получается, а потом выходит плохо.
— Нет, друг, так бывает, когда люди плохо думают, — отозвался Круглов и тихо сказал Тоне: — Я бы не взялся их воспитывать, знаете… Очень мне все в них нравится. И сейчас как следует пробрать не могу… Уж там педагоги окажут подобающее воздействие.
— А Надежда Георгиевна поправится непременно, — заговорила Тоня, продолжавшая думать о старой учительнице. — Не надо ей со школой расставаться. Она всегда говорит, что около ребят здоровее и бодрее становится.
— Ну-ну, ей лучше знать, — ответил Василий Никитич.
Через несколько минут Тоня поняла, что он задремал. Успокоились и ребята. А Тоня сидела, боясь пошевельнуться, чтобы не потревожить своих соседей. Она глядела в темноту и чувствовала в себе большой и ясный покой. Ей, как и мальчикам, поездка казалась волшебной.
Завораживало плавное скольжение в черно-белой мгле, которому бесконечные повороты дороги придавали особую прелесть. Рядом ровно дышал человек, только что говоривший с ней, как с дочерью, а там, в поселке, около Надежды Георгиевны был врач, деловитый, уверенный, с большими белыми руками и громким голосом. Ее, Тоню, ждал друг… Как жадно будет он слушать рассказ о ее приключениях! Ждала и бригада — верные, напористые ребята. Конечно, они встретят ее хорошей вестью о золоте, найденном ими…