Чистое золото
Шрифт:
— Будет тебе, Андрюша! Сейчас нам всем самое приятное — на мальчишек посмотреть.
— Наподдать Степке хорошенько, вот что мне будет приятно! — сказала Лиза и заплакала.
— Двинулись, товарищи! — скомандовал Петр Петрович. — Женя и Нина остаются, Татьяна Борисовна тоже. Зайдем за Александром Матвеевичем, разделимся на партии — и в горы.
Было уже около часа ночи, но Александр Матвеевич, в белоснежной рубашке и отглаженных брюках, еще одиноко пил свой вечерний чай, когда ребята постучали в его окошко. Он собрался в две минуты.
Стали разбиваться на партии.
— Пришли все-таки? — проворчал Петр Петрович.
— Конечно, пришла. Они ведь меня любят, может быть мой голос узнают.
— Товарищи, а они не в Белый Лог убежали? Там сегодня была кинопередвижка, — предположил кто-то.
— Отменили сеанс, у клуба объявление висело.
— Ну, так кто куда?
Мухамет, Илларион и Пасынков отправились по направлению к Белому Логу; Александр Матвеевич, Лиза и Петя — в сторону Яковлевского прииска; Соколов и Мохов — к Блин-горе, а Петр Петрович, Новикова и Тоня решили подняться на голец.
— Как пойдем? В обход? — спросила Тоня.
При выходе из поселка начиналась заросшая, когда-то покрытая деревянным настилом дорога на голец. Можно было подняться и по тропе, идущей через Малиновую гору и Мокрый Лог.
— По тропе идем, — решил Петр Петрович. — Потрудней, да ближе. И ребята сюда часто за малиной бегают.
Он шел впереди и время от времени, приложив ко рту ладони, кричал:
— Ого-го! Степа-а! Моргунов! О-го!.. Вы опять в кустах завязли? — спрашивал он Новикову. — За мной следом идите. Не широка тропка, а разобрать можно.
Шли долго. Татьяна Борисовна вскрикнула, услышав унылое уханье филина. Непролазный малинник, протягивая свои плети через тропку, мешал двигаться. Когда на полугорье тропа начала спускаться к логу, облака разошлись и выглянула луна.
Новикова остановилась прислушиваясь; ей почудился ответный крик. Но Петр Петрович сказал, что это Мохов окликает мальчиков у Блин-горы:
— Я знаю его бас…
Горная тишина словно давила на плечи, и Тоне, шагавшей за Татьяной Борисовной, все время хотелось распрямиться.
— Надо, надо… — тихо пробормотала она и с удивлением поняла, что говорит сама с собой.
Да, надо было распрямиться, полным голосом повторить слова, слетевшие сегодня с языка, покончить с тем, что давило и пригибало ее последнее время.
Постоянная забота о Павле, посещения Белого Лога, возобновившиеся после экзаменов занятия с приисковой молодежью, домашние дела совсем не давали Тоне времени пристально подумать о себе. Но за всем этим недосугом она все явственней ощущала сначала смущение, а потом внутренний протест при мысли об отъезде.
Слова, рассердившие сегодня Заморозову, вырвались у Тони не в раздражении. Она была бы рада сказать родителям, друзьям, Павлу, что ей хочется остаться в Таежном.
Еще так недавно она думала об отъезде с волнением и радостью… Но не это смущало Тоню. Пусть ее настроения непоследовательны. Это понятно — за прошедшие недели многое изменилось. Волновало другое: права ли она, не желая уезжать? Из-за чего хочет остаться?
Павел? Да, конечно. Разлучиться сейчас, когда друг так чудесно нашелся, казалось невозможным. Не то чтобы Тоня беспокоилась, боялась, что без нее плохо пойдут занятия. Нет, она знала, что Павел не будет одинок — Надежда Георгиевна, Петр Петрович, ребята помогут ему. Иначе быть не может. Но сколько бы ни было около Павла друзей, разве кто-нибудь относится к нему так, как она, Тоня? Он еще не привык к своему несчастью, не встал на ноги. С ней ему будет легче. Да и не только в нем дело: она сама не может расстаться с Павлом, не видеть его, не быть рядом.
Все это казалось ясным и убедительным, но было и другое.
Весь год сложился так, что работа прииска стала близко касаться Тониной жизни. Беседа с молодыми горняками, работа на дамбе весной и на воскреснике летом, разговоры отца и дяди Егора, речь секретаря обкома, а главное, его беседа с Кычаковым — все это заставляло Тоню чувствовать свою «горняцкую кровь», как сказал отец.
Она первая осудила бы девушку, которая из-за своих чисто личных чувств не поехала бы учиться. Ведь долг комсомолки и отличницы — продолжать образование. Но разве ее желание остаться принесет прииску вред? Сейчас так нужны люди! Она не отказывается от учения, она только откладывает его. Ее примут и на следующий год: у нее медаль. А нынче она поработает здесь, ей очень хочется, хочется, как Андрею, которому кажется, что без него не выполнят план.
«А если бы Павел не приехал, — думала Тоня, — посмела бы я заявить о своем желании? Нет, наверно побоялась бы огорчить отца… Значит, главное все-таки Павел?»
Может быть, просто кажется, что работа на прииске само по себе так привлекает ее? Может быть, это только самообман, желание оправдаться в собственных глазах?
Нет, нет! Ведь тогда, на выпускном вечере, она уже задумывалась, как нужно поступить. Правда, тогда она решила, что один человек ничем не поможет. А теперь оказалось, что не едет и Андрей. И Ваня, вернувшись из экспедиции, конечно начнет работать на прииске. И Стеша с Маней. Они останутся здесь, она уговорит их. Значит, уже пять человек.
«Да что это я! — спохватилась она. — С ума сошла? Как будто дело уже решено!..»
Тоня не замечала, как далеко они отошли от поселка, не слышала, о чем говорят Петр Петрович и Новикова. Сомнения измучили и запутали ее.
«Не могу уехать от Павлика! Не могу! Не хочу! — твердила она. — А если бы.»
Тоня даже приостановилась на минуту и строго спросила себя:
«Если бы я знала, что мой отъезд нужен, необходим прииску, комсомолу? Если бы, например, оттого, что я не уехала, работа пошла бы хуже?
Уехала бы. Завтра. Сегодня. Сейчас. Не простилась бы с Павлом, если на то пошло», — ответила она себе.
Категоричность ответа и твердая уверенность, что именно так она бы поступила в этом придуманном фантастическом случае, немного успокоили ее. Она бросилась догонять завуча и Новикову. Ей захотелось услышать их голоса, разорвать неотвязную тишину, не оставаться больше со своими мыслями.
— Вы помните, Петр Петрович, как мы сюда лет пять назад приходили с вами? — сказала она первые пришедшие на ум слова.