Чистые руки
Шрифт:
Куда же вводить яд? Конечно же, в сердце, но не туда, куда покажут анатомы, а в сокровищницу тайных мыслей, грез и любви.
Наконец, сам яд. Им могут стать и ненависть, и презрение. Но лучше всего — безразличие.
Что же касается шприца, тут Антельму нет равных, — его взгляд. Именно из-за глаз — блестящих сфер в глубоких орбитах — местные нередко принимали ученого за волшебника или колдуна. Его взгляд — это игла, и вводимое с ее помощью вещество всегда разит свою цель. При встрече с ним кажется, будто он вас пронзает, проникает сквозь толстые слои общественных приличий, лжи и притворств, выводит на свет божий вашу суть и сжигает в черном пламени сокровенные тайны. Если вы ученик, взгляд вас
Странно, что молния пронзила его ровно в тот момент, когда Антельм описывал линьку перелетной саранчи: нет ничего более далекого от смерти, чем этот процесс. Антельм только что изложил чудо, на которое способна жизнь: превратить за несколько минут тряпичную, оборванную личинку, едва избавившуюся от кокона, в летающее совершенство. Еще раз можно подивиться гению Архитектора, который, вероятно, стоит у истоков подобной фантасмагории. Эту главу, воспевающую могущество творения в самых невидимых уголках вселенной, вдруг прервала ее противоположность — смертельное истощение чьей-то жизни, некогда фонтанировавшей энергией. Антельм писал сосредоточенно, с воодушевлением, которое, казалось, не допустило бы подобных мыслей о смерти: достаточно было только взглянуть на свежие наброски и тщательные записи, как вся мысль обращалась к переводу этих начинаний в главу, благодаря отточенному перу описывающую великолепие спектакля, когда сформировавшееся насекомое окончательно сбрасывает доспехи личинки. Ровно в этот момент, когда ночь подходит к концу, вспыхивает молния — и смерть Супруги предстает ясно, до последней детали.
Антельм удивился: получается, светлой, дневной мысли, которая, казалось, занимала его полностью, всегда вторила другая — ночная, тайная, о чем он даже не подозревал, но чья завершенность вдруг поразила его всей своей ясностью и жестокостью.
Затем Антельм вернулся к чуду перелетной саранчи. Обратная линька Супруги подождет до завтра.
И перо снова заскрипело.
Слухи
Довольно скоро поползли слухи.
Жена чудака с насекомыми умирает.
Как это часто бывает, никто не знает, откуда пошла молва. Антельм не жил в затворничестве: садовник, работник или белошвейка могли увидеть в окно лежащую на кровати Супругу с восковым лицом.
Общественные связи завершили свое дело. В прачечной или кафе у людей появилась тема для разговоров, пусть и довольно банальная. Один шепот сливался с другим и превращался в новую сплетню.
Разве в округе не видели старика в компании молодухи? Эта Роза еще ребенком была странной, а в ее взгляде мерцал огонь (грязные языки болтали, будто пламя горит у девушки и в других местах — попробуйте остановить грубиянов). И что? Неужели вы думаете, будто старик… Нет, конечно, но что-то здесь нечисто.
Женщины могут развить подобный слух в целый роман, если имеют привычку читать, или в песню, если иногда слушают музыку: они-то знают, что от любви, ревности или печали действительно можно умереть. Те, кто не берет в руки книг и не любит романсов, напрасно посмеиваются над сплетницами, поскольку они не так уж далеки от истины.
Доктор Ларивуа навещал больную: «А чего еще ожидать, Антельм, у нее нет никаких недугов, но женщина истощена — вот и все. Она поправится, ей нужен отдых. Однако, если говорить совсем откровенно, я не уверен, что этого будет достаточно…» И в ответ на его откровенность невозмутимый Антельм изображал, как стойко противостоит горю.
Среди первых слух добрался до хитреца Слепня. У него была несколько другая версия происходящего: «Я называл или нет ей имя? Но она и так столько всего знает, а об остальном может догадаться. К тому же я плохо помню, наверное, у меня вырвалось имя месье Антельма, а дальше она сама поняла. А вдруг это просто воля случая и я тут ни при чем? Как и колдунья? Бедная старушка умирает, потому что слишком долго прожила, вот и все».
Так слухи порождали друг друга. Из объятий черной магии и медицины родились необъяснимые чудовища, в которые, однако, хотелось поверить, пусть и ненадолго. Казалось бы, несуществующие на свете слова вдруг зазвучали в несколько дней: «томление», «чахотка», «кахексия». Однако шепотом за ними твердили об обрезках ногтей, прядях волос, совах, жабах и неупокоенных душах. Одна женщина поделилась тайной: «Достаточно положить под тарелку бедняжки иглу, которой шили саван, чтобы приговорить к долгому угасанию — вот прямо такому же, какое мы сейчас наблюдаем».
Приходилось переводить сложные слова для несведущих: она очень ослабела с тех пор, как перестала есть, ее как будто изнутри пожирал огонь. Эти фразы повторялись шепотом — все их понимали.
К слухам примешивалась клевета: судя по всему, он ее бьет (Антельм никогда и руки не поднимал на Супругу, даже в шутку); он настолько скупой, что детям едва доставалась еда, а жена стала жертвой суровых лишений (в доме всегда было всего вдоволь); по-моему, малышка Роза знает больше, чем говорит (ее волновало лишьто, что Антельм решил не видеться какое-то время, и девушка боялась окончательного расставания).
На все эти подозрения изредка отвечали защитники Антельма, для которых он был великим, известным на весь мир ученым, и не кучке безмозглых крестьян порочить его имя по незнанию. В семейном кругу к нему относятся с почтением, пусть кажется, будто иногда он забывает о близких, посвящая своим исследованиям дни и ночи, но, как говорят, лучший друг энтомолога — знаменитый врач, и он сможет излечить его жену.
Однако ей не стоит затягивать. Какой бы интересной ни была тема для слухов, она истощится быстрее самой Супруги.
Оса (2)
На следующий после описания линьки перелетной саранчи день Антельм-оса перешел к действию.
Он поступил ровно так, как и задумал, по примеру перепончатокрылого насекомого: без колебаний, без душевных переживаний, не оставляя и малейшего местечка угрызениям совести, способным все испортить.
Антельм решил больше не смотреть на Супругу. Повстречавшись с ней в коридоре, он отходил в сторону, уступая дорогу к кухне. Вместо жены он представлял себе прекрасную Розу, ее плодородное тело: он мысленно следил за превращением яйца в личинку в ее утробе, за выживанием своего вида, когда на смену мертвым детям Супруги придут новые, живые и здоровые. В тот момент еще располагающая какими-то силами, блуждающая по дому жена уже не существовала для Антельма.
Когда она заговаривала с мужем, тот отвечал вежливо, интонацией, заготовленной для первых встречных, и голос его превращался в дополнительную порцию яда, уже введенного взглядом. Чаще всего Антельм смотрел на Супругу для того, чтобы дать понять: он ее не видит; глаза пронзали ее тело, и взгляд падал позади, на мебель, на окно, а за окном взору ученого представал мир, в котором ее не существовало. Антельм отрицал ее.
Поняла ли это Супруга? Неужели она смирилась с заготовленной судьбой, этой мнимой жизнью, полной покорности? Или же, словно жертва осы, она позволила яду овладеть собой и, после недолгого сопротивления, решила сама шагнуть в пропасть? Разве она перестала искать этот взгляд, смотрящий сквозь нее, чтобы лишний раз обжечься, раствориться и найти в нем покой — лишь бы больше о ней не болтали?