Чистый кайф
Шрифт:
– Ты знаешь, я все посчитала, – сказала она. – Получилось четыре.
Официант мельком глянул на мою озадаченную рожу и тут же поставил свою тарелочку с деньгами на место.
– Нет, нет, забирайте, – кивнул я ему. – Что четыре?
– Четыре дня. За этот месяц ты провел дома целых четыре дня. Это рекорд.
– Слушай, тут на посадку зовут. Давай утром переговорим. Я прилечу, выспимся – и поговорим… Ну, или не поговорим. Просто забудем об этом.
– Даже когда у твоих музыкантов выходной, ты все равно сидишь на студии.
– Родная, ну вот сейчас реально некогда.
Я шел уже к выходу на посадку. У стойки толпились маленькие пожилые китайцы в ярких панамах. На хрена им панамы, когда на дворе почти зима, – это была китайская военная тайна.
– Тебе всегда некогда. Дети и вправду скоро будут узнавать тебя только по аватарке в вацапе.
– Слушала наш разговор с Лизой?
– Нет. Она после твоего звонка пришла ко мне в спальню. Очень грустная, между прочим. Никак не могла уснуть.
– А сейчас?
– Сейчас спит.
– Ну и ты ложись. Я к утру буду.
Девушка за стойкой взяла мой посадочный, ловко оторвала корешок и пожелала счастливого пути. В трубе к самолету плотной стеной стояли китайцы.
– Ну что, братва? – сказал я им. – Поехали заселим Россию?
Настроение хотел слегонца подправить. А то приуныл что-то.
Они заулыбались, вежливо закивали, откуда-то спереди донеслась русская речь: «Толя – красавчик!»
Слава Богу, не одни китайцы в Москву летели.
На экране телефона беззвучно засветилось: «Митя».
– Я успел, всё в поряде. Не могу сейчас говорить. Китайские шпионы кругом.
– Толян, у нас тут это… Майкла в полицию увезли.
– Да ты гонишь! За что?!
Я остановился, не дойдя метров пяти до распахнутого самолетного люка.
– Тот чувак кони двинул.
– Какой чувак? При чем здесь Майкл?!
– Чувак, который на сцену запрыгнул в самом конце. Майкл его прижал немного, пока вниз тащил, ну и тот, короче, помер.
– Блин!
– Может, инфаркт… Или еще что. Ты, в общем, лети домой – мы разберемся.
– Да какой лети!
Я развернулся и ломанул против течения к выходу. Китайцы только успевали отскакивать.
По жизни иногда задумываешься о странных вещах. Причем в самый неподходящий момент. Я возвращался на такси из аэропорта и пытался вспомнить лицо этого заскочившего на сцену немца. Какой он был? Молодой? Старый? На фига его понесло через ограждения? Скорее, все-таки молодой. Старик на сцену не прыгнет.
Под мелькание уличных огней за окном припомнил своих покойничков – тех, кто ушел рано. Не дотянул, не долетел, не допел. К тридцатничку я уже многих подрастерял. Они одно время как сговорились. Чуть не в стаю собрались и двинули куда-то в теплые края. Так-то понятно, конечно, почему это происходит, только жалко, что рано. Работает человек, живет, копошится чего-то, результатов ждет, но насчет плодов зрелого возраста ему говорят – извини, обломись. Урожай вроде поспел, и всё собрали, столы даже накрыли для всех, а вот этих не приглашают. Вам, говорят, на выход.
А хочется ведь всегда пожить. Не завтра, не еще пару дней, не годок – всегда. И желание это кто оспорит?
Желания…
Откуда они вообще берутся? Кто их мутит? Зачем направляет сюда?
Откуда ребенок знает, что на руках ему лучше? Почему он орет, когда его кладут обратно в кровать? Почему нам хочется вечеринок, выпивки, симпатичных людей? Почему нам хочется «Эскалейд»? Кто нам это сказал? Отчего внутри все поет, когда тебе улыбается красотка? Что за фигня? Как это все устроено? Может, вся хитрость в той ломке, которая прижимает, если ты не получаешь желаемого? Может, мы заранее предчувствуем этот кумар? И пытаемся всеми силами избежать его. А в результате – бесконечная гонка за недостижимым.
Сука, как белочки в колесе.
А иногда бывают такие желания, что лучше про них вообще сопеть в тряпочку. Я как-то проговорился с утра на студии:
– В понедельник, – говорю, – очень хочется кого-нибудь убить.
А Майкл такой, ни на секунду не задумавшись:
– Мне всегда хочется кого-нибудь убить. Не только в понедельник.
Ну что тут скажешь? Главное – себе не врет. Как не любить такого?
То есть Майкл хотел не «Кадиллак Эскалейд», не вечеринок, не выпивки, не симпатичных людей. Он хотел убить кого-нибудь.
И, по ходу, у него это опять получилось.
Первым человеком, которого я увидел, войдя в полицейский участок, оказалась Майка. Она сидела в тесном коридорчике и смотрела на меня с таким видом, будто с самого начала знала, чем должен был кончиться мой концерт.
– Прикинь, – сказал я и развел руками. – Вот такая байда… Рейс даже пришлось пропустить.
– Толя, – покачала она головой. – С тобой по-другому и не бывает. У меня этот клуб больше десяти лет. И пока ты не приехал, все было нормально. Даже профессиональные бойцы с тяжелыми травмами выживали.
Но стоило тебе появиться – у меня на балансе труп. Полиция теперь всю печень выест.
– Я, вообще-то, не напрашивался у тебя выступать.
Я даже не знал…
– Что я жива? – закончила за меня Майка. – Ну, уж прости.
Она скрестила на груди руки и отвернулась к серой стене. Из соседнего кабинета вышел Митя. Он хотел что-то сказать, но потом понял по нашим рожам – лучше не надо.
– Весь вечер про тебя думаю, – сказал я, когда он скрылся за дверью, ведущей на улицу. – Ростов вспоминаю.