Читающая кружево
Шрифт:
Церковь сурова и элегантна — подобный стиль можно найти только в этой части Нового Света.
Мы сидим на фамильной скамье Уитни, с подушками, набитыми конским волосом, и пыльной бархатной обивкой, некогда бордового цвета, а теперь розовой и протертой. Скамьи в середине церкви уже отреставрированы — именно там и сидят простые прихожане. Даже сегодня, когда церковь настолько переполнена, что люди вынуждены стоять, фамильные места закрыты для всех, кроме нашего семейства. Вероятно, так поступили из соображений удобства, но отчего-то кажется, что это способ отделить нас от толпы. Мы сидим лицом к пастве, а не к кафедре, и ощущаем себя выставленными напоказ. Я вижу, как прихожане украдкой посматривают на нас, когда им кажется, что мы не замечаем. Может быть, так всегда
На улице уже более тридцати градусов.
— Рановато для такой жары, — говорит, входя в церковь, пожилая женщина.
В ее голосе звучит обвинение, и я оборачиваюсь посмотреть, к кому она обращается. Но нет, это просто общие слова, никому не адресованные, может быть, кроме Бога, потому что церковь — его дом. Женщина констатирует факт, оповещает присутствующих. В этой части света такое нормально: люди следят за колебаниями погоды, как за состоянием собственного банковского счета, когда желают удостовериться, что у них достаточно средств и что они не вызовут нареканий кредиторов. Смешно. Разве погоду можно контролировать? Или они считают, будто Бог обязан выдавать определенное число жарких, снежных или дождливых дней, которое нельзя уменьшить или увеличить?..
Церковь полна женщин. Все в шляпах и льняных платьях. Они выглядят почти по-южному и кажутся неуместными на фоне холодной каменной архитектуры. Мой взгляд падает на середину церкви, где сидит компания дам, одетых в разнообразные оттенки лилового, в красных шляпах. Это постоянные клиентки Евы. Люди, которых она считала друзьями.
Войдя в церковь, прихожане усиленно обмахиваются чем попало — шляпой, программкой воскресной службы. Они звучно вздыхают. В церкви нет кондиционера, в ней стоит сырой запах каменного английского погреба, заплесневелого и холодного, в котором еще пахнет яблоками с минувшей осени и хвоей, оставшейся с Рождества. Люди успокаиваются, когда наконец им становится прохладнее, перестают обмахиваться и суетиться. Мелькают быстрые приветственные улыбки, которые тут же скрываются под приличествующим скорбным выражением. Я слышала, как некий голливудский продюсер сказал одному актеру: «Ведите себя так, будто вы одеты в черное». Вот как сейчас держатся прихожане.
А вот кто здесь на самом деле одет в черное, так это ведьмы. Но они и так носят этот цвет круглый год. К тому же среди присутствующих только они искренне не считают происходящее поводом для грусти. Ведьмы тихонько переговариваются и здороваются со знакомыми. Ева однажды объяснила, что для ведьм смерть не то же самое, что для нас, потому что они не связывают с ней идею вечного проклятия.
Доктор Уорд произносит хвалебную речь. Говорит о доброте Евы, о ближних, которым она помогала.
— В конце концов, людей судят по их поступкам.
Он зачитывает целый список добрых дел Евы, о которых я понятия не имела. Возможно, тетя хвасталась бы ими, будь она другим человеком. Я сознаю, что дети эгоистичны. Мы любим их и думаем только о них. Но они не думают исключительно о нас. Я уехала отсюда девочкой — и, в некотором смысле, до сих пор не повзрослела. Выясняется, что я не знала некоторых вещей о собственной тете. Сожалею об этом, сидя в церкви. Сегодня мне многого жаль.
Отец Уорд откашливается.
— Ева Уитни каждый день купалась в море, начиная с мая. До того как на воду спускали лодки. Рыбаки выходили в море, когда Ева начинала свои ежедневные заплывы, потому что понимали: наступила теплая пора. Первое купание Евы в сезоне было своего рода городским праздником. Когда она входила в воду, все дружно задерживали дыхание. На следующий день мы надолго убирали снеговые лопаты — наступила весна… — Он обводит взглядом прихожан. — А теперь все изменилось. Весна пришла, но Евы больше нет с нами.
Священник смотрит на тетушку Эмму, на нас с Бизером. Брат ерзает на скамье.
— Всему свое время, и время всякой вещи под небом, — говорит священник.
Он обрывает фразу и сходит с кафедры, уступая место
Я не видела Энн Чейз с того самого лета, когда умерла Линдли. Она не намного старше меня — может быть, лет на пять — и кажется слегка постаревшей, но в остальном ничуть не изменилась за пятнадцать лет. Разве что черты лица стали менее четкими: как будто ученик снял копию с картины старого мастера — скорее намек, нежели реальность.
Она не представляется. В этом нет нужды. Не считая Лори Кэбот, [2] Энн Чейз — самая известная личность в Салеме, прямой потомок Джайлза и Марты Кори, знаменитых прихожан первой салемской церкви (обоих казнили за колдовство в период массовой истерии). Разумеется, они не были колдунами. На стене на всеобщее обозрение вывешены помилования, подписанные королевой Елизаветой II в конце двадцатого века, — но для Джайлза и Марты уже ничего не исправить, и, говорят, для Энн тоже.
2
Лори Кэбот (р. 1933) — профессиональный маг и экстрасенс, так называемая «официальная ведьма Салема» (в 1977 г. губернатор штата Массачусетс издал специальное постановление, по которому Лори присваивался этот титул и признавались ее заслуги в социальной сфере).
— Грехи отцов, — шепчет кто-то. Достаточно громко, чтобы все расслышали.
Но если Энн и слышит, то не подает и виду.
Большинство жителей города думают, что Энн стала ведьмой в знак семейного протеста, доведенного до абсурда — «если не можешь победить, присоединяйся», «если вы так думаете — значит, это правда». Не знаю.
Энн Чейз уже практиковала колдовство в те времена, когда я покинула Салем. Она жила в хипповской коммуне в Гейблс, выращивала травы и заваривала «волшебный» грибной чай для друзей. Тогда она предпочитала не черные платья, а длинные развевающиеся юбки с индийским рисунком — из той же ткани, что и покрывала, которые мы с Линдли купили на Гарвард-сквер. Энн обычно ходила босиком, делала хной татуировки на костяшках пальцев и носила на ноге браслет, который вился вокруг лодыжки точно серебряная лоза.
Иногда мы с Линдли думали, что Энн очень экзотична. Но чаше всего склонялись к мысли, что она просто ненормальная, — например, в тот день, когда мы увидели ее на пристани Дерби, где она произносила любовные заклинания для своих подруг, которые бегали за ней точно щенята. Мы частенько следили за происходящим из гавани, с борта «Китобоя», поставив его у чужого причала. Наблюдая за Энн, мы смеялись и прикрывали рот, чтобы нас не услышали. Но наверное, любовные чары возымели действие, потому что подруги Энн, одна за другой, рожали детей, одевали их в яркие хипповские футболки и кормили грудью в общественных местах. Разумеется, время хиппи давно прошло, но, как говорила Линдли, «в Салем шестидесятые пришли лишь в семидесятых». И она была права. Когда корабль шестидесятых вошел в салемский порт, Энн Чейз одной из первых прыгнула на борт. А когда он отошел от причала, она осталась стоять на берегу. Здесь был ее дом.
В те годы все, так или иначе, занимались магией, но Энн подняла дело на новый уровень. Вместо гадания на картах и по «Книге перемен» она занялась френологией. Могла предсказать судьбу, исследовав шишки на черепе. Энн бралась обеими руками за голову клиента и нажимала, будто выбирала арбуз на рынке, а потом сообщала, скоро ли вас ждет свадьба и сколько будет детей. Линдли пару раз побывала у Энн, а вот я не захотела, потому что не люблю, когда меня трогают за голову. И потом, Ева могла предсказать мою судьбу когда угодно, стоило только попросить.