Читающая кружево
Шрифт:
Он мог бы спросить Таунер о сестре, о любовном треугольнике, о том, почему она решила, что Джек на самом деле любил Линдли, а не ее. Но расспрашивать о подобных вещах было для него делом слишком личным и болезненным. Поэтому Рафферти перечитывал дневник вновь и вновь, пытаясь понять, в чем суть, сформулировать вопросы, которые он мог бы — и должен был — задать, как только наступит время.
Одну из глав читать было труднее всего. Именно тогда Рафферти понял, что у него проблемы. Больше всего в этой истории его интересовал не Кэл, а отношения Таунер и Джека.
Рафферти узнал о них все, что только можно,
Рафферти знал, как они познакомились, как Джек мирился со многими вещами, которых ни за что не стал бы терпеть, если бы не был влюблен. Как он каждый день ездил в больницу в надежде, что Таунер с ним заговорит. Как, уезжая, она сделала вид, что не знает его. «Притворилась, что не знает меня!» Джек чуть не плакал, говоря это. Разумеется, Рафферти было жалко бедолагу, но одновременно он осуждал парня. Ему хотелось верить, что Таунер никогда не любила Джека — по крайней мере по-настоящему.
Но Рафферти изменил свое мнение из-за недавних событий и дневника. Прочитав его, он понял, что когда-то Таунер любила Джека. Может быть, эта любовь продолжается до сих пор.
Именно из-за Джека Рафферти перестал посещать собрания салемского Общества анонимных алкоголиков. Не потому что его смущало присутствие Ла Либерти, тем более что в ближайшее время появления Джека как раз можно было не опасаться — он запил задолго до возвращения Таунер из больницы. Рафферти перестал ходить на собрания, потому что все знали о Таунер и он чувствовал себя виноватым. Не без причины: некогда именно детектив поручился в обществе за Джека.
— Так ли ты честен, Рафферти? — спросила у него Роберта, когда он в последний раз пришел на собрание.
Все замолчали. Именно об этом любой хотел спросить и не решался.
На работе было еще хуже. Каждой клеточкой мозга Рафферти понимал, что с ним случилось нечто очень скверное. И похоже, остальные тоже начали это замечать.
Шеф предупредил:
— Не угробь все дело только потому, что у тебя зудит.
— Пошел ты, — огрызнулся Рафферти.
Таунер находилась в больнице четвертый день, когда Рафферти арестовал Кэла за нападение. Можно было сделать это и раньше — и шеф торопил детектива, — но Рафферти понимал, что Кэл скорее всего окажется на свободе через двадцать четыре часа. Но если подождать до четырех часов вечера пятницы, формально предъявить обвинение удастся только в понедельник. И тогда Кэл проведет за решеткой выходные. Мелочь, а приятно. Вдобавок у Рафферти появится шанс допросить кальвинистов без вездесущего ока «мессии».
Допрос не принес результатов. Сектанты оказались еще упрямее своего лидера. Или им хорошо промыли мозги.
У Рафферти появилась другая идея, хоть и трудноосуществимая.
В понедельник он попросил судью не выпускать Кэла под залог, намекнув, что тот является угрозой для общества. В качестве доказательства детектив напомнил об избиении Эммы Бойнтон, после которого та ослепла и повредилась в уме. Рафферти предоставил медицинский и судебный отчеты в поддержку своих слов.
Адвокат Кэла, разумеется, это предвидел и отразил удар, предъявив безукоризненное досье подзащитного
В день слушаний зал суда был битком набит.
Сначала начальник полиции зачитал жалобы на Кэла от местных коммерсантов, которым кальвинисты мешали торговать, и от нескольких женщин — те признались, что сеансы экзорцизма предполагают применение телесных наказаний.
Потом слово взял Рафферти и рассказал судье, что Кэл — первый подозреваемый в деле об исчезновении Анжелы Рики, которая предположительно носит его ребенка.
Адвокат Кэла возразил, сообщив суду, что Анжела Рики по собственной воле покинула лагерь кальвинистов, чтобы вернуться домой и там родить.
Рафферти сообщил, что Анжела не вернулась к родителям и вряд ли собиралась это сделать.
Адвокат предъявил данное под присягой заявление, подписанное Кэлом Бойнтоном, в котором говорилось, что подзащитный никогда не вступал в сексуальную связь с Анжелой Рики.
Рафферти процитировал слова Анжелы о том, что ребенок, которого она носит, действительно от Кэла и что она намерена родить, пусть даже и не знает, как «мессия» к этому отнесется. Разумеется, тот не пришел в восторг. Рафферти намекнул, что у Кэла имелись и мотив, и средства.
— Сделать женщине ребенка не лучшая рекомендация для человека, который заработал немало денег, проповедуя целомудрие.
Кэл попросил позволения сказать несколько слов в свою защиту. Он произнес нечто среднее между проповедью и рекламным текстом, причем в процессе уподобил себя Джону Ньютону — автору гимна «Небесная благодать». Сначала Ньютон был развращен и нераскаян — закоренелый грешник, работорговец. Как и Кэл, он обрел в море освобождение от грехов и точно так же избрал путь евангелистского проповедника.
— Спасен Божьей милостью и высшим вмешательством, — подытожил Кэл и вопросил, обращаясь к слушателям — адвокатам, судье, кальвинистам и горожанам, которые пришли на заседание суда: — Кто из вас не верит в искупление? Кто первым бросит камень?
В заднем ряду сидели члены церковного совета. Пресвитерианский священник шепнул методистскому, что охотно бросил бы камень, если бы мог попасть Кэлу в голову. Именно пресвитериане чаще других страдали от выходок Кэла и от того, что он называл себя кальвинистом, — это слово долго ассоциировалось именно с пресвитерианской ветвью протестантизма. Не то чтобы они цеплялись за название: прозвище «кальвинисты» было ночным кошмаром пресвитериан, и в течение многих лет они старались от него избавиться. Пресвитериане не собирались извлекать выгоду из внимания «желтой прессы», которую вдохновлял Кэл.
— Я, пожалуй, не откажусь, — сказала, поднявшись, какая-то женщина. Ее красная шляпка и фиолетовое платье резко выделялись на фоне серых и коричневых одежд.
Ее соседка тоже встала.
— Давай найдем булыжник побольше, — предложила она.
Судья жестом попросил обеих выйти вперед. К ним присоединились еще пять «красных шляпок», и все вместе они предстали перед судьей.
— Доброе утро, леди, — поздоровался тот.
Он не так уж часто видел в зале суда сочетание красного с фиолетовым, хотя, конечно, знал, что это за дамы, — его супруга грозила обзавестись красной шляпкой с тех самых пор, как ей стукнуло пятьдесят.