Читемо: Поэзия убийства
Шрифт:
Шум мегаполиса не отпускал Демьена и здесь, но он спокойно к нему относился. Холод же монастыря вызывал в нем грусть – но и только.
Словно призраки, тихо подошли три бродячие собаки, жившие здесь же, в зарослях, и ткнулись холодными носами ему в руки. Он погладил их, по очереди, скормив каждой по кусочку колбасы. Облизав ему ладони, они ещё некоторое время сидели рядом, а потом ушли, по своим собачьим делам.
Он сел, разглядывая огни города. Был ли этот город обычным, каких множество?
Наверное,
Случайный гость, он остался, не в силах бросить худого мальчика в инвалидной коляске. Он проходил мимо десятков таких, как он. Может, даже сотен. А мимо Рекса пройти не смог.
Он и сам не знал, почему.
Рядом с Рексом он чувствовал себя настоящим. Или не так – он чувствовал себя по настоящему живым. И нужным. Иначе ведь зачем жить, если не нужен никому?
Рекс понимал, что никогда не сможет ходить. Что никогда не сможет жить той самой жизнью, которой другие мальчишки, будущие взрослые, живут, и не замечают. Понимал, что жизнь никогда не станет к нему справедлива.
Но Рекс старался. Старался наивно и открыто, словно веря в сказку.
Демьен не умел жалеть. И не умел отличать взрослых от детей – разве что по росту. Он не умел слишком многое для жизни в этом большом городе. А рядом с Рексом он ощущал себя бесконечно взрослым, и одновременно слишком маленьким, беспомощным.
Первый раз за свою жизнь он с кем-то дружил. А потому бросить Рекса не мог. Он не умел так поступать. Никто его этому не научил. Рядом с ним не было взрослых, которые сказали бы ему: Демьен, малыш, ты найдешь ещё много друзей. Ведь впереди вся жизнь, такая долгая и счастливая.
Рядом с Демьеном не было взрослых, которые всё бы решали за него.
В небе влажно засветились звезды. Теплые и ласковые, большие и маленькие, словно множество любопытных живых глаз.
Привычно рисуя линии знакомых созвездий, он откинулся на спину. Губы молитвой шептали названия, а палец водил, словно по черному ватману, собирая все солнца в причудливые рисунки.
Наконец, он собрал их все.
Теперь можно было ложиться спать.
Немой холод ночи не пугал его. Демьен шевельнул плечами, и серая куртка зашелестела покровом крыльев, с длинными, серыми же перьями.
Он неуклюже взлетел, сделал круг над монастырем, и забился в колокольную башню, в самый её верх, в гнездо на потолочных брусьях.
Крылья окутали его теплым одеялом.
Падший ангел уснул.
***
Моя комната молчала, как молчит всегда, будучи пустой. Чем бы я ни пытался ее наполнить, любой звук лишь подчеркивал ее пустоту, отражаясь от стен и моей коляски.
Заставляя смотреть на неподвижные ноги.
Вытеснить пустоту из комнаты могли только мама, папа и Дем.
Папа вытеснял ее сразу, самим собой. Огромный, шумный, веселый, в комнате он не мог уместиться с чем-то еще столь же большим.
Мама выгоняла пустоту теплом и запахом кухни. Даже её «зайчонок» действовало. Пустота бежала со всех ног, возвращаясь опасливо, на цыпочках заглядывая в комнату из-за приоткрытой двери.
Закрытые двери от пустоты не помогали.
Когда приходил Дем, пустота не сбегала и не вытеснялась в другую комнату. Она распадалась и исчезала, чтобы с трудом, но соткаться вновь позже, после его ухода.
Говорят, если в вашей комнате поселилась пустота, то от нее невозможно избавиться. Бывает, даже сменить дом недостаточно.
Ведь иная пустота – проклятие.
Здесь и сейчас, вечером, отогнать и растворить пустоту было уже некому. Папа задерживался на работе и вернется только утром. Мама, заглянув в комнату и пожелав спокойной ночи, обняв на краткий миг и поцеловав в лоб, ушла спать. Ее визит оказался слишком краток, чтобы изгнать пустоту далеко.
Дем уехал домой, теплый и яркий, с небольшим треугольным лицом, покрытом веснушками.
С момента, как он уехал, прошло три часа, достаточных, чтобы пустота вернулась.
Я съездил в ванную, умылся и почистил зубы, слушая голос воды, исчезающей в раковине. Затем вернулся в спальню, старательно делая вид, будто пустоту не замечаю.
Оставив коляску у дверей, я дополз до кровати и переоделся в пижаму. Конечно, можно подъезжать и вплотную, а затем, поставив коляску на тормоз, просто переползать с нее на кровать.
Но я так не делаю.
Мне кажется, когда я ползу от дверей до кровати, мимо пустоты, наблюдающей за мной, как наблюдают за червяком, я забираю у нее часть силы. Я ползу медленно и неуклюже, даже мучительно, волоча за собой безжизненные ноги. И терплю, стиснув зубы.
Когда я доползаю до кровати и затаскиваю себя на нее, то победно смотрю в сторону пустоты. Она делает вид, что моя победа ничего не стоит, но я вижу, как она морщится в досаде.
Это повышает мне настроение. Я переодеваюсь, залезаю под одеяло и устраиваюсь поудобнее.
После чего выключаю свет.
Знаете, мне часто хочется умереть. Нет, не так. Мне хочется, чтобы меня не было.
Не именно «не стало», а чтобы «не было».
Чтобы я не существовал вовсе. Никогда.
Но умирать очень-очень страшно.
Каждый ребенок – коллекционер. Он собирает свои мечты, ищет их, выменивает у других детей, делится ими.
Я тоже коллекционер.
Глядя на свои ноги, я коллекционирую то, чего у меня никогда не будет.
Это чертовски неудачная коллекция – мне некому о ней рассказать и не с кем ей поменяться.
Когда я просыпаюсь ночью, то могу протянуть руку и щелкнуть выключателем лампы. Тогда загорится свет. Щелкну еще раз – и он погаснет.
А хочется, чтобы я протянул руку и навсегда выключил самого себя.