Чиж. Рожден, чтобы играть
Шрифт:
Как волка тянет в лес, в родную стаю, так и Чижа тянуло к себе подобным.
ЛЕТО 1986: ГРУППА ПРОДЛЕННОГО ДНЯ
"Горе одному, один не воин…"
(Владимир Маяковский)
Тяга к "братьям по крови" привела Чижа в компанию к Некрасову и Быне. Вновь забурлило совместное творчество. Правда, поначалу это больше напоминало прикол.
— Однажды мы ходили с Димкой пить пиво и неожиданно написали "Я при делах, не надо хлеба-соли". Такую стилизацию под блатняк. Какого-то персонажа у ларька увидели — и пошло-поехало…
Первый опыт показался удачным, и друзья загорелись
— "Быня, а как нары называются?" — спрашиваем. — «Шконки». Мы: "Ага, "Здравствуй, милая баржа и родные шконки!". Так можно?". Быня кивает: "Можно!". Все трое — молодые парни, энергия пёрла во все стороны. Сочинялось очень быстро. Жена пришла со школы уставшая: "Опять вы здесь!" — "А мы песню написали!". Тут же спели. Она: "Ой, такое говно!". Не, она врубалась, что песня классная, но только на хер никому не нужна…
Перебравшись на квартиру к Быне, они стали записывать свои композиции на магнитофон — в две гитары и на три голоса. Имитируя ударные, кто-то щёлкал в микрофон пальцами, как кастаньетами. Выходило так здорово, что на этих вечерних посиделках они и решили сколотить группу.
Вскоре Быня, слоняясь по городу, встретил Михаила Староверова по прозвищу Майк. Даровитый самоучка, Майк отучился в техникуме на электрика, отслужил в армии, успел поиграть на бас-гитаре в кабаках и побыть руководителем распавшейся группы «Терминал». Теперь он работал на заводе, мечтая собрать новый бэнд. Выяснив с Быней творческое кредо друг друга, они дали зарок: чужих песен не играть, только свои; на том и сошлись. "Это всё от них исходило, — уточняет Чиж. — А меня только свистнули потом".
Распределяя роли, Чижу предложили стать клавишником и лидер-вокалистом. Сам он охотнее взял бы гитару, но выдержать конкуренцию с Быней было трудно.
— В той манере, в которой мы тогда играли, я был, конечно, хуже. Быня — мастер техничных и в то же время красивых «пробежек». У него и мозги быстро работали, и пальцы за ними успевали. Для меня это было совершенно непостижимо…
Осенью 1986-го безымянная группа нашла пристанище в подвале ДК Свердлова, где Чиж трудился концертмейстером. ("Мне было очень удобно: когда есть «окошко» в расписании — нырк туда, и сидишь, на гитаре играешь"). У входа поставили журнальный столик с настольной лампой. Полный свет никогда не включался, в помещении царил интимный полумрак.
— Вопреки всем этим слухам или домыслам: "рок-музыканты пьют с утра до вечера и на гитарах бренчат" — да ни хера подобного! — говорит Чиж. — Мы больше играли на гитарах, нежели бухали. Время от времени мы, конечно, отрывались: могли взять какого-то вина, посидеть, особенно вначале, когда мастерили "аппарат"…
Если гитары и ударная установка были свои собственные, а синтезатор принадлежал Дворцу культуры, то звуковая аппаратура (вернее, её нехватка) действительно стала камнем преткновения. Майку с Быней пришлось самим доставать доски, пилить-строгать, обтягивать их материей, а затем паять «начинку». Руки у них росли откуда надо, и в итоге они наваяли четыре высоченных колонки.
Вопреки Кинчеву, утверждавшему, что "рок-н-ролл — не работа, рок-н-ролл — это прикол", парни относились к репетициям серьезней, чем к основной работе ("Рок играть — не трусами махать!"). В подвале они собирались три раза в неделю, чтобы творить там безвылазно с шести до одиннадцати вечера. Если «заигрывались» и опаздывали на последний трамвай или автобус, приходилось топать
Начинались же репетиции сумбурно — подключались, настраивались. Нередко половину времени могли проджемовать рок-н-роллы, вещи Queen или Deep Purple. (Не трогали только битлов — это считалось кощунством).
— Потом Чиж говорил: "Ну что, поехали?", — вспоминает Баринов. [27] — Сначала прогоняли вещи из репертуара. Потом пытались делать новые. Если что-то не получалось, плевали и шли курить. Ждали озарения. Майка все время смешно осеняло. Он новые вещи показывал только Чижу. Он нас с Быней выгонял: "Серега, пойдем!". И вполголоса на гитарке что-то ему напевал. Потом Чиж звал нас и устраивал премьеру уже в полный голос. И мы начинали творить — то Быня какой-то рифф придумает, то Чиж гармонию изменит. В общем, музыка делалась совместно.
27
Cтаршина запаса Баринов пришел в коллектив в июле 87-го. Он сменил ударника, который покинул группу по семейным обстоятельствам. На одной из первых репетиций Женя и получил свое прозвище: "Жарко было, я возьми и разденься до пояса. А был после армии худой — гитарист и говорит: "Ну ты и дохлый!..". Чиж подхватил: "Святые мощи!". Все говорят: "Короче, будешь "Мощным"!.
Кубатура подвала (22 кв. метра) для репетиций не годилась. Децибелы давили на уши. Не спасали даже стены, обитые для звукоизоляции поролоном. Глохли капитально. Но играть вполсилы парни просто не могли: "Надо ж прочувствовать, как это звучит!". В итоге они приходили в себя только через полчаса после репетиции…
Парней слегка беспокоило, что у группы нет названия. Но однажды в подвал спустился Быня и гордо сказал: "Я придумал!.. "Группа Продленного Дня"!".
— Посидели-подумали: да-а, нечего даже возразить, — вспоминает Чиж. — Игра такая со словами… Очень красиво!..
Название (по нынешним меркам) отдавало психоделией в духе Пелевина. [28] Но парни из пролетарского Дзержинска объясняли его куда проще. На «точке» они собирались по вечерам, после работы, и возвращались к своим семьям далеко за полночь. Получалось, что, занимаясь любимым делом, они как бы продлевали сутки на несколько часов.
Развивая его мысль, критик В. Курицын предположил, что продленный день — "это психоделические спирали, свечения, трели и трепетания, и время, медленное, как клей".
28
Вспоминая свою школьную "группу продлённого дня", культовый литератор конца 1990-х Виктор Пелевин писал: "Удивительную красоту этого словосочетания я вижу только сейчас".
В ноябре 86-го группа, как было тогда заведено, попыталась пройти аттестацию. Для этого наспех отрепетировали несколько советских шлягеров. Сдавать программу пришлось городскому отделу культуры. Оттуда в ДК прибыла комиссия: директор музучилища и две молоденькие, но строгие дамочки.
— Мы, как дураки, с утра настраивали звук, — вспоминает Чиж. — Не концерт, а сказка! Но встала дама, поджала губки: "Нет! Адитория вас не поймет!..". Именно так: «адитория». И смех, и грех!.. Мы вышли из пустого зала: "Да тьфу, бл**, на вашу аттестацию!..".