Чо-Ойю – Милость богов

Тихи Герберт

По гребню спускается одинокая фигура. Это мог быть швейцарец, могли быть Сепп, Гельмут или один из шерпов. Если это швейцарец, то, не доходя до места, где я отдыхаю, он, вероятно, обойдет по северному склону и минует меня.

Я надеялся, что это кто-либо из наших, и мой задумчивый отдых закончится. Как ни приятен отдых, я стремился к теплу долины. Я хочу в лагерь I. Но мне мешали кошки, которые я не могу снять сам со своих ног. Спускающийся еще не дошел до места, где расходились наши следы и следы швейцарцев. Если это швейцарец, он, увидев меня сидящего здесь в одиночестве, вероятно, забеспокоится и подойдет ко мне, так как для обычного отдыха погода слишком неподходящая. Я еще раз

попытался снять кошки – очень не хочется просить помощи у постороннего. Тщетно. Мне стало стыдно за свои глупые попытки и еще больше – за глупую гордость.

Спускался Сепп. Он сел рядом со мной. Мы почти не разговаривали. Просто не о чем было говорить. Мысли о том, что нас трогает прощание с вершиной и скорое возвращение в долину, потеряли бы свою прелесть, если бы мы попытались их облечь в слова.

Было очень приятно и спокойно сидеть. Боли тревоги и счастье на вершине стали уже только воспоминаниями, но именно поэтому, что они перестали быть событиями нынешнего дня, они стали как бы частью нашего собственного я.

Сепп снял с меня кошки. Мы уложили все снаряжение в кучу, которую шерпы не могли не заметить, если они в связи с победой и забудут о своих «домашних» обязанностях.

Мы вышли на крутую осыпь, по которой идет тропа к лагерю I. Как был труден подъем по этому склону, когда мы преодолевали только первую ступень на нашей Гималайской лестнице к небу! Тогда при каждом шаге осыпь съезжала и каждый метр высоты доставался с большим трудом, пока неумолимые ноги шерпов не вытоптали здесь тропу.

Нам было легче – мы стояли во главе группы и пытались подняться на вершину. Но эта попытка стала возможной только благодаря тому, что Аджиба, Анг Ньима, Гиальцен, Ками, Да Норбу и другие шерпы снова и снова поднимались по этому неблагодарному пути. Эта тропа – яркое свидетельство того титанического труда и самоотверженности, которую внесли шерпы в победу над Чо-Ойю.

Мы спускались медленно. Я шел очень осторожно, чтобы не упасть. Мои руки были просунуты в лямки лыжных палок, которые я использовал как вторую пару ног, правда, ног очень неуклюжих. Сепп мог бы идти значительно быстрее, но мне было трудно. Он оставил тропу в стороне и вышел на склон. Я, ни о чем не думая, следовал за ним. Сепп сел отдыхать, и я рядом с ним. Ниже нас лагерь I. Было видно, как среди палаток деловито ходят люди. Они, вероятно, готовят нам торжественный обед.

В то время как голодный желудок рисовал в моем воображении кусок жареного мяса яка или даже колбасы, я почувствовал под руками, сначала почти бессознательно, не холод льда и снега и не отталкивающую твердость скал, а почти забытую мягкость и нежность, в какую мне можно уверенно положить свои руки. Это маленькие круглые пучки пожелтевшего мха. Я снял рукавицы и даже бинты, со своих пальцев и осторожно притронулся ко мху. Сепп тоже снял рукавицы и погладил растение. Теперь я понял, почему он ушел с тропы.

Сепп сказал:

– Это первый мох.

– Да, – ответил я и замолчал.

Видимо, нам было немного друг перед другом стыдно за наш порыв чувств, и мы начали обсуждать – ждет ли нас в лагере I мясо.

Последние сотни метров пути к лагерю шли по пологой морене, покрытой небольшим, но неприятным нагромождением камней. Я снова ослабел, у меня кружилась голова, каждый метр подъема был для меня тяжелым препятствием. Я шел все еще в теплой одежде и страдал от жары.

Между нами и лагерем находился только маленький моренный вал, но идти дальше я не мог. Никогда раньше мне не приходило в голову, что сделать даже один шаг так трудно. Нужно было отдохнуть.

– Иди, – сказал я Сеппу. Он остановился.

– Ну, иди же, – сказал я ему нетерпеливо.

Я

не стыдился своей слабости, но меня раздражало, что другие задерживаются ради меня.

Сепп ушел за следующие камни. Наконец, я мог снова идти. Через несколько шагов я увидел Сеппа, он ждал меня. Я снова стал нервничать:

– Ты иди вперед, – сказал я.

Но он ничего не ответил и остался сзади меня. На гребне последней морены нас увидели шерпы. Они бросились к нам, стали обнимать, хлопать по плечам, пожимать наши руки. И вдруг я с благодарностью понял, почему Сепп пустил меня вперед: он чувствовал приближение шерпов и хотел, чтобы они встретили меня первым. Не только от усталости я не мог выговорить ни слова. Хотелось поблагодарить Сеппа за то, что он дал мне возможность первому почувствовать дружбу и привязанность шерпов. Но даже впоследствии – в Австрии мы об этом никогда не говорили. Когда он прочитает эту книгу, то он поймет, почему тогда я не нашел слов.

Они достигли вершины. Слева направо: Пазанг Дава Лама, Герберт Тихи, Сепп Йохлер

Палатки были готовы принять нас. Торжественный обед, состоящий из жареного мяса яка и консервов, ждал нас. Пазанга одолела радость его и нашего успеха.

– Счастливые дни, – говорил он, – ха, очень счастливые дни! Очень высокая вершина!

Я вспомнил вечер, когда год назад мы мечтали об этой вершине. Теперь мечты стали действительностью и уже ушли в прошлое, а на далеком жизненном горизонте, подобно облакам, уже появлялись новые желания.

– Может быть, еще высокую вершину, – сказал я Пазангу. – Мы снова приедем и опять пойдем все вместе.

Я забыл, что все зависит от того, как найдут врачи мои руки. В этот момент я чувствовал только общую радость, которая оправдала бы новую попытку.

– Прекрасно, – Пазанг ответил таким тоном, будто наше возвращение к одной из величайших вершин мира само собой разумеющееся, – но прежде всего я женюсь.

Глава XIII

ЖЕНИТЬБА ПАЗАНГА

До сих пор Пазанг производил на меня впечатление образцового отца семейства, и поэтому я спросил его весьма удивленно: «Что?! Женишься?»

Я вспомнил, что он лама, т. е. священник, и уже двадцать лет как женат, что разрешено законами его религиозного ордена. Он очень часто с гордостью и благосклонностью говорил о своей жене и семерых детях, двое из которых – Ками Лама и Пурбу Гиальцен – были сейчас в нашей экспедиции и оказались весьма дельными.

Пазанг очень удивился тому, что мы не поняли его душевной жизни, и терпеливо объяснил, что его религия разрешает иметь несколько жен, если он достаточно обеспечен материально. Во время похода он в своей родной деревне Лукла познакомился с девушкой. Ее зовут Ним Дики.

Кроме того, Пазанг объяснил мне, что у шерпов принято, чтобы жених платил родителям невесты определенную сумму или отработал у них некоторое время. Пазангу это не нравилось, и он предложил: «Если я поднимусь на Чо-Ойю, вы отдадите мне Ним Дики даром. Если же не удастся покорить вершину, Ним Дики останется с вами, и я уплачу вам тысячу рупий».

Тысяча рупий – очень большая сумма, даже для такого знаменитого сирдара, как Пазанг, и нам стало понятно его выдающееся достижение, когда он за три дня преодолел высоту от 4000 метров до вершины Чо-Ойю. А его драматическое изречение: «Если швейцарцы поднимутся на вершину раньше нас, я перережу себе горло» – несколько потеряло свою фанатическую окраску.