Чокнутая будущая
Шрифт:
— Арина хочет на море, — заявила она с таким видом, будто от этой информации я должна была подпрыгнуть, достать из кармана волшебную лампу и начать судорожно ее натирать.
— Должно быть, это ужасно — иметь детей, которые все время чего-то хотят, — пожала я плечами, пытаясь отделаться от нее.
Однако она следовала за мной по пятам как жадная тень.
— Господи, только послушай себя, — раздраженно прошипела Лиза, потом все же вспомнила, что это ей от меня опять что-то нужно, а не наоборот, и сбавила обороты. — Антон не отвечает на мои звонки.
—
— Так и будешь себя вести? — она повысила голос, и на нас уже оглядывались те, кто поближе. Вот-вот соберется весь зал, мерзкая женщина, мерзкая сцена. — Зачем вообще было выходить замуж за мужчину с обязательствами, если ты даже не пытаешься ему хоть немного помочь? Чего ты добиваешься? Чтобы Алеша бросил своих детей ради тебя?
Это было настолько несправедливо, что я потерялась под шквалом этих обвинений.
Римма Викторовна уже материализовалась рядом, насмешливо глядя на меня. Она мне нисколько не сочувствовала, а скорее — злорадствовала. Мол, знай сверчок свой шесток, ну, вы понимаете. Нечего было выходить за ее Алешу, терпи теперь, стрекоза.
— Почему Алеша сам не может позвонить брату? — спросила я едва слышно. — При чем тут я?
— У мужчин своя гордость, знаешь ли. Ты хоть раз задумывалась, каково ему, в его возрасте, с его известностью, просить денег?
Суммой, вбуханной в сегодняшний ресторан, как мне кажется, можно было оплатить половину путевки. Но кого тут волнует мое мнение?
Никто не собирался ничем жертвовать, ну, кроме Антона, само собой.
И тогда я увидела, что он направляется к нам.
Я собиралась этим вечером быть Ростовой, восторженной девочкой, никак не базарной бабой, спорящей с бывшей мужа, но мне просто не давали такой возможности.
Мне вовсе не хотелось, чтобы Антон вмешивался в это безобразие и тем более — принимал чью-то сторону. И тем более — мою.
Образ девы в беде не шел этому наряду.
Эта свара была совершенно лишней, и ее следовало заканчивать как можно быстрее.
— Хорошо, — собравшись с силами, проговорила я высокомерно, — в понедельник ты позвонишь Антону, а он возьмет трубку. А теперь перестань путаться у меня под ногами.
Развернувшись, я оглядела зал. Алеша танцевал со старушкой, отвечающей за реквизит. Смеялся. Антон притормозил, чтобы избежать столкновения со мной. Смотрел вопросительно.
Возможно, он чувствовал себя ответственным и за меня тоже — ведь я здесь только из-за него. Не может же он не понимать этого.
Но больше я не собиралась быть просительницей.
Не сегодня.
Не в этом платье.
— Эта женщина, — я пренебрежительно махнула куда-то в сторону бледной Лизы и улыбнулась. Как жаль, что у меня нет ямочек на щеках, всю жизнь об этом жалею, — опять хочет твоих денег. Дай ей их.
Я почти написала «прочирикала», мне бы очень хотелось почирикать хоть немного, но я понятия не имела, что это такое. Что-то птичье, но при этом легкомысленно-очаровательное? В романах героини то и дело чирикают, и я даже репетировала несколько раз, но у меня получался только писк.
Хороший
Поэтому я просто улыбалась.
Антон насмешливо вскинул бровь, поражаясь внезапной вспышке моей наглости, а потом вдруг склонил голову.
— Конечно, — смиренно согласился он, — как скажешь.
Звонко засмеялась Римма Викторовна, но эти колокольчиковые переливы доносились до меня, как сквозь слой ваты.
Я стояла напротив Антона, улыбалась и таяла, таяла.
Таяла, как весенний снег, как эскимо, как пенка капучино.
Алеша был так доволен вечером, что до поздней ночи не разрешал мне переодеться.
Я сидела в его двухкомнатной хрущевке на кухонном столе, а он все кружил вокруг меня, целуя то руки, то шею, то плечи.
Пыльный розовый шелк надоел мне до ужаса, но я не рыпалась.
Мне почему-то было так грустно, что в груди, под розанами в корсаже, разливалась тоска.
Все дело в том, что я уже скучала по Антону.
Я уже хотела вернуться обратно на свою кухню, опять кормить его окрошкой и смотреть на родинки на его щеке.
Теперь он не скоро попадется мне на глаза — где-то мы сегодня пересекли ту невидимую границу, которую пересекать не следовало.
Наверное, это случилось в моих сенях — когда я поймала его в углу и смотрела прямо в глаза.
Ах, Мирослава.
Наутро к нам заявилась Римма Викторовна с пончиками и кофе.
— Очень хочется чего-то вредного, — она всучила мне бумажные пакеты. — Ну, девочка, ты произвела вчера фурор.
— Красавица, — с гордостью правообладателя подхватил Алеша, благодушный и выспавшийся.
— Красоток вокруг — хоть вагоны грузи, — пренебрегла его комплиментом Римма Викторовна, — но девочка поставила на место эту тощую моль, как ее там. Я тебе говорила, не женись на ком попало!
— Мирослава, — изумился Алеша, — когда ты успела сцепиться с Лизой?
— Даже не говори со мной об этом, — я тут же рассердилась. — Ты должен перестать жить на широкую ногу и вешать на Антона своих детей.
— Что? — изумился Алеша.
Римма Викторовна, мурлыча себе под нос, устроилась в углу между столом и холодильником и попивала кофе.
К выпечке она, разумеется, не прикоснулась. Это был реквизит, а не еда.
— Все очень просто, — я достала из пакета жирный, покрытый шоколадом пончик и отгрызла от него солидный кусок. — Если у тебя нет денег и на ресторан, и на море для дочери — ты выбираешь море для дочери. Едешь не на такси, а на троллейбусе. Ешь не креветки, а картошку.
— И что, — насупился Алеша, — я должен до старости во всем себе отказывать? Я уже жил в нищете, больше не хочу.
— Да живи ты как хочешь, — не стала возражать я. Шоколад, сахар и прочие углеводы уже превращали меня в добрую жену. — Просто избавь меня от финансовых переговоров с твоим братом. Лично мне ничего от него не надо, ни денег, ни моря. Так почему я вечно вынуждена клянчить то одно, то другое?