Чокнутая будущая
Шрифт:
Можно ли ненавидеть свою мать?
И почему эта ненависть всегда будет прямо пропорциональна любви?
Я бродила по комнатам, поглаживая стены и выпрашивая у них прощения.
Моя бабушка — моя потеря — горе, которое не собиралось становиться меньше.
Год за годом я берегла этот дом, потому что это все, за что мне оставалось держаться.
За детские воспоминания и запах старомодных духов, за свою тоску и оглушительное одиночество.
За любовь, равной которой никогда не будет.
Повинуясь своей печали, хлынувшей так мощно, что вот-вот
Бабушка моя бабушка.
На кладбище дул прохладный ветер, остужающий мои слезы.
Я долго стояла, положив ладонь на гранит, шептала свои новости, выдергивала сорняки.
Ждала, когда дышать станет легче.
Потом сообразила: а ведь где-то здесь еще есть две могилы, которые мне хотелось бы навестить.
Алеша не брал трубку, наверное, был на репетиции. Дав себе пару секунд на сомнения, я набрала Антона.
Он ответил не сразу. Как будто смотрел на имя на экране и медлил.
— Мирослава?
Учтивый.
Равнодушный.
Не то чтобы позабытый, но очень далекий.
Неважно.
— Как мне найти ваших родителей?
Голос чуть охрип от долгих слез и торопливого шепота.
Пауза.
Долгая.
— Ты где? — спросил он резко. — На кладбище? Подожди меня на центральной аллее, я буду через десять… нет, через семь минут.
— Зачем тебе приходить?
— Ты в жизни не отыщешь их сама.
Это могло быть правдой.
Люди умирали каждый день, и кладбище расползалось во все стороны. Как понять, где хоронили двадцать лет назад?
Я купила еще два букета у торгашки возле входа. Дошла до аллеи, разглядывая незнакомые лица и годы жизни.
Как они жили?
Кем они были?
Глава 13
Антон пришел через восемь минут.
— Привет, — он кивнул мне так, будто мы виделись только вчера и вообще надоели друг дружке еще накануне, — пойдем?
— Привет, — растерянно пробормотала я, не ожидая такого равнодушного приема. — Пойдем.
Некоторое время мы молча топали по дорожкам, потом он спросил:
— Ревела?
— Что еще остается делать в таком-то месте, — вздохнула я.
— Я вижу плачущих людей куда чаще, чем смеющихся.
— Я тоже. К тарологу от хорошей жизни не ходят. Ко мне обращаются, когда напуганы или растеряны, или преисполнены надежд, или несчастны.
— Смешно, но я до сих пор не знаю, как вести себя на могилах родителей. Что ты делаешь, навещая бабушку? Я просто стою столбом с глупым видом.
— А я трещу, как сорока.
Странный это был разговор.
Мы вели себя, как чужие люди.
Мы и были, по сути, чужими людьми.
Но говорили первое, что в голову придет, не задумываясь и не выбирая слов.
— Ты часто сюда приходишь?
— Не знаю. Когда начинаю очень скучать по бабушке. Или когда расстроена. Или когда меня
— А сегодня?
— А сегодня все сразу. Что ты делаешь на работе в воскресенье?
— А где мне еще быть?
— Не любишь свой дом?
— Это просто дом. Четыре стены, пол, потолок. Скукота.
— Ну да. На твоей-то работе настоящее веселье, жаль пропускать.
Он ухмыльнулся.
Я улыбнулась.
Вот уж не думала, что способна сегодня на улыбки.
Двойная могила родителей Алеши и Антона была настолько роскошной, что только младший из братьев был способен поставить им такой памятник.
Я положила цветы на белый мрамор, вглядываясь в каменные лица.
— Ты мог бы просто сказать: самое пафосное место на кладбище, я бы не прошла мимо, — тихо сказала я, потом прибавила громкость: — здравствуйте. Меня зовут Мирослава.
— Серьезно собираешься вещать тут? — не поверил Антон.
— Тсс, — я наступила ему на ногу. — Я жена вашего другого сына, хорошего. Четвертая, но первых трех вы, наверное, уже и так знаете.
— Не помню, чтобы хоть одна из них сюда приезжала, — вставил Антон.
Я не обратила на него внимания.
— Алеша верит, что я его последняя жена, но это вряд ли. Римма Викторовна права, не больно-то мы созданы друг для друга.
— И зачем ты расстраиваешь моих родителей?
— А что в этом такого? Зачем-то ведь мы поженились, а значит, тут должен быть некий смысл. Не бывает ничего случайного и ничего ненужного, ведь правда? Встречи, расставания, радости, печали… Люди просто живут себе и живут, пока не умирают.
— Вот тебе и философия от таролога.
— Уж какая есть. Но вы не переживайте, ваш старший сын живет так, как хочет. И он заботился об Антоне раньше, а теперь Антон заботится об Алеше. Они оба хорошие люди. Я бы тоже хотела, чтобы у меня был брат. Или хоть кто-нибудь.
— У тебя есть муж и три его бывших жены.
Ехидство Антона было защитной реакцией, я понимала его. Наверное, поняли бы и родители.
— Он зубоскалит от неловкости, — пояснила я им на всякий случай, достала из рюкзака чистую тряпку, полила водой из бутылки и начала протирать мрамор, смывая пыль, — люди то и дело говорят глупости. Вот я, например. Мне вообще противопоказано общаться с другими — как ляпну так ляпну. Поэтому у меня нет друзей. И до пятого класса я еще и заикалась… Может, это наследственное? От отца. Я ведь про него ничегошеньки не знаю, он случайно не среди ваших уже?
— Ты только послушай себя, — возмутился Алеша, — бедная несчастная сиротка Марыся.
— Отстань от меня. Кому мне еще жаловаться? Кто меня пожалеет?
— Пойдем выпьем. Кажется, ты хвасталась, что у тебя целый подвал наливок.
От неожиданности я уронила тряпку, подняла ее, надеясь, что мои глаза размером поменьше блюдец.
Осторожно покосилась на Антона.
Он стоял, разглядывая ветки деревьев.
Как будто его рот жил отдельно, а он сам — отдельно.
Двуличный и двойственный.