ЧП на третьей заставе
Шрифт:
А Ольга, будто угадала его мысли, тараторит и тараторит:
— Галка, она хорошая, душевная. Я ее очень люблю.
Все это так. Но наполняется сердце тревогой:
— Как Галина проведала, что я больной? Живет в Белоярове.
— А Оксана Спиридоновна ей родня по мужу. Была в Белоярове на базаре, увидела и сказала, что я вышла замуж и живу у нее. Галка и приехала. Пока тебя не было, она ко мне три раза приезжала. Ей Борис понравился…
«Борис? Он, конечно, проведывал Ольгу, пока меня не было. Но Борис и Галина? Вольская и Коган».
— Галка по Степану траур носит, а увидит Бориса — так и смеется, так и смеется… Смешной он.
«Почему смешной? И вовсе не смешной. Сердечный. Ох, уж эти бабы — все по своей мерке перекраивают».
Но эта мысль почти тут же уступила место большой ласковой радости:
— Оленька!
— Что, Володя?
И когда только она спит? Днем — рядом, ночью — тут же. Не уходит, дежурит, караулит лютую хворь, не дает ей над любимым взять верх. То горчичники поставит, то компрессы, то растирания. А порошки заставляет принимать минутка в минутку: «Так прописал доктор».
Зашел однажды Борис, удивился:
— Да у тебя румянец во всю щеку, как у девицы. Ай да молодая жена! Мертвого заставит подняться. Уж не жениться ли и мне на такой случай?
Цвела Ольга от этих слов.
Борис пришел не только поболтать. Он, как бы в шутку, попросил молодуху пойти прогуляться по коридору, а когда она ушла, сообщил:
— Неприятное дело… Пока Галина ездила в Турчиновку к Ольге, в Белоярове в ее доме кто-то похозяйничал. Сорвали полы в комнатах и вырыли глубокие ямы в подполье. Так же старательно перекопали все в сарае.
— Ограбили?
— Из вещей ничего не тронули. Должно быть, искали что-то посолиднее. Наверное, нашли и увезли. Так думает Ярош. Он был па месте.
— Нашли! — вырвалось у Аверьяна. Первой его мыслью было: «наследство».
Эх, надо было старательнее обыскать дом Степана Вольского! Конечно, срывать полы и рыть ямы без прямых улик никто не стал бы, но если бы… Если бы они по-настоящему провели обыск у Вольского, если бы не провозились тогда с проверкой осназовцев и сделали обыск у Серого и Жихаря, как советовал Ярош, если бы не упустили «слепого» нищего с белояровского базара, то, может быть, сейчас уже были бы известны и квартира-лечебница в Щербиновке, и ее хозяин, и бандиты не сумели бы увезти и убить главного врача Турчиновской больницы, а Безух не отравил бы Лазаря Афанасьевича — очень важного свидетеля.
Невысказанная досада, жгучая обида на самого себя родились в тот миг в сердце Сурмача.
— А я тут, как бревно, лежу. К черту врачей! Я уже могу ходить!
Он готов был немедленно вскочить и поспешить туда, где сейчас решается судьба поиска.
— Аника-воии! Под руку водят, а он — в драку! Лежи, выздоравливай! — резко осадил Аверьяна Коган. — Ишь, нервным стал.
Аверьян закрыл было глаза, откинулся на подушке.
— Пилюля для тебя зреет горькая, — продолжал Борис. — Ярош мне как-то пожаловался: мол, вернулся Сурмач с погранзаставы и скрытничает. Недоговаривает что-то… И вообще, мол, он стал какой-то не такой.
— Нечего мне скрывать, — пробурчал Сурмач, невольно отводя в сторону глаза.
Пришел к нему однажды в больницу Ярош. Принес живой цветок. Белый, колокольчиком. С желтым внимательным глазком. Нежный, весь стеснительно светится. Посреди зимы живой цветок! Надо же.
Спрашивает Ярош. Глаза улыбаются.
— Чего ты целую неделю на заставе пропадал? Я уже начал тревожиться, что и тебя занесло в секрет, а там какой-нибудь куцый-стриженый — прикладом.
— Приболел, — ответил Сурмач.
Выкручивается Сурмач, врет напропалую. А Ярош видит, что он врет. Вот ведь какое дурацкое положение.
Самолюбие человека вновь страдает: «Скрытничает Сурмач». А это правда, скрытничает. Не по своей вине, но Тарасу Степановичу этого не объяснишь.
Борис Коган выкладывал новости:
— Подкует тебя Ярош. Он не из тех, кто обиды прощает. Вот заявил Ласточкину, что мы с тобою у Вольского не довели обыск до конца, потому что Галина родственница Ольги.
Сурмача будто кипятком обдало. Он рывком сел на кровать. И тут же обмяк, застонал от злости. От злости на самого себя. «Ярош загибает. Но если честно — с обыском проморгали».
Борис предупредил:
— Думаешь, Ярош только с Ласточкиным поделился своими сомнениями? Начинал с Ивана Спиридоновича, а затем и в губотдел написал.
Аверьяна начало раздражать такое разглагольствование Бориса.
— Ты меня с Ярошем не ссорь! Ненужное это: одно дело у нас. А насчет обыска он прав: проморгали мы с тобой.
Покачал Борис головой и с явным сожалением сказал:
— Дурак ты, Аверьян. Впрочем, за эту сердечную чистоту и жена в тебе души не чает, да и я… люблю…
Он ушел, оставив Сурмача один на один с его сомнениями.
Вернулась Ольга. Глянула на мужа, встревожилась:
— Володя, что с тобой? Ты побледнел! Я врача вызову.
Она сорвалась было с места, по оп остановил:
— Не надо! — И видя, что она колеблется, еще раз повторил: — Не надо!
НА РОЖДЕСТВО К ГРИГОРИЮ ЕФИМОВИЧУ
Врач восхищался: «Могучее сердце, здоровый организм. Одно слово — молодость».
А Сурмач думал иначе: «Оленька». Это она своей неусыпной заботой подняла его на ноги.
Аверьян пролежал в больнице полторы недели. Так утверждала Ольга. А он помнил всего дней пять-шесть. Остальное — в беспамятстве.
И вот его выписали домой на амбулаторное лечение. Врач предупредил Ольгу:
— Надеюсь только на вас. Проследите за режимом. По опыту знаю: такие, как он, едва встанут на ноги и уже считают себя совершенно здоровыми.
Приехали из больницы на извозчике. Ольга подхватила Аверьяна под одну руку, Борис — под вторую. Выбежала навстречу хозяйка-толстушка, радостно заголосила: