ЧП на третьей заставе
Шрифт:
Ругнул себя Аверьян за нерасторопность и подался назад.
Над резным крыльцом, на высоком фундаменте дома реяло кумачовое полотнище: «Здесь Советская власть Щербиновки».
Сурмач увидел Пришлого. По-прежнему в красноармейской шинели. Вместе с долговязым Иваном Дыбуном он прибивал к степе большой портрет Владимира Ильича.
В сельсовете толпятся люди, вернее, каждый занят делом: прихорашивают комнату.
— Кто тут председатель? — спросил Сурмач.
— Ну, я, — подошел Пришлый, передав
Он сразу узнал Сурмача, обрадовался встрече. Отобрал у Дыбуна стул, на котором тот стоял, подал его Аверьяну.
— Садись! Как видишь, с твоей легкой руки — командую. Утвердил Совет.
Каким Фомой неверующим был Алексей Пришлый в прошлый раз! А теперь совсем иной человек. Да и вокруг него все какие-то живые, энергичные. Хозяйничают на новоселье.
— Есть дело.
— Зайдем в комнату, там нет никого, — согласился Алексей Пришлый.
Когда они остались с глазу на глаз, Аверьян объяснил:
— Нужна подвода. Мы тут взяли старого Воротынца и еще одного, заезжего, да двух женщин. Их, пожалуй, отправим поездом. Необходимо сделать обыск у Воротынца. Поможешь, председатель? Надо, чтобы при том деле был законный представитель Советской власти.
Пришлый крикнул, приоткрыв дверь в соседнюю комнату:
— Иван!
Явился Дыбун. «Хоть раз в жизни он был бритым!» — невольно подумал Сурмач. Но ему приятно было видеть этого бывшего усенковца, который помог чекистам в Журавинке.
— Вот добрый знакомый, — кивнул председатель сельсовета на Сурмача, — приглашает на рождество к старому Воротынцу!
— А чего б не заглянуть на чарочку к Григорию Ефимовичу! — осклабился Дыбун, обнажая большие, сильные зубы. И не без удовольствия добавил: — Дед кабанчика заколол. Хороший был кабанчик, уже и на ноги не вставал. Только хрюкал. Пудов на восемь—десять. Наделала Воротыниха кровянок — колбаса с кровью и с гречкой. А я люблю эту кровянку до смерти.
— Семена Воротынца последнее время встречать не приходилось? — поинтересовался Аверьян.
— Нет, — покачал головой Дыбун. — В Щербиновку ему путь заказан.
— Заказан, говоришь? А вот невестка старого Воротынца рожать скоро будет.
— Слыхал про такое. Но говорят, дед за этот грех работника выгнал.
Аверьян еще больше утвердился в своем мнении: наведывается Семен Григорьевич домой.
Начался обыск. Процедура малоприятная и для хозяев, и для обыскивающих. Надо заглянуть в каждую щелочку, ничего не пропустить. Сдвигались со своего места кровати и сундуки, кадушки в погребе и кормушки в коровнике. Дыбун даже опустился на веревке в колодец. Осмотрел стены, выстукал их.
«Ничегошеньки! По всему, Семен Григорьевич свое хранил не в доме отца».
«Может, и к лучшему», — невольно подумал Аверьян, которому не хотелось бы припутывать к делам бывшего хорунжего его благообразного отца, пухлую, страдающую одышкой мать и Ольгину сестру Екатерину. «Ну, чего они все должны страдать из-за одного барбоса? В окротделе допросят и, если ни к чему не причастны, вскорости отпустят».
Он не сказал себе: «И будет такой исход радостью Ольге». Но где-то в глубине души ото чувство в нем жило.
Аверьян посоветовал женщинам одеться потеплее.
Ольга рьяно запротестовала:
— Как же Катя поедет?.. Она не может!
На мгновение в душе Аверьяна родилась жалость к женщине, которая готовилась стать матерью. Но тут же решил, что жалость к Екатерине совсем не деловая, видит он в любушке Семена Воротынца родную сестру своей жены.
— В Турчиновке есть больница, — решил он.
Пока Аверьян с Алексеем Пришлым одевали со всеми предосторожностями старого Воротынца, Пилип Дыбун все присматривался к печке. Он даже заглянул в широкую духовку (духовка пришла в эту хату явно из города.). Ничего подозрительного. Но Дыбун усомнился:
— Почему холодная? Печка теплая, а эта штука словно бы на улице стояла.
Он потянул духовку к себе. Она легко подалась.
Под духовкой оказался ход в подполье. Дыбун снял с себя ватник. Зажег керосиновую лампу.
Зарычал спутанный накрепко Серый:
— Чекистам продался! Еще поджарим тебя на вертеле вместе с твоим выводком!
— Замолчи! — отозвался Дыбун. — Кончилось ваше с Семеном Григорьевичем времечко.
Дыбун спустился в подполье. Вскоре он выбросил оттуда толстую пачку увязанных бумаг.
«Опять листовки!»
Вслед за ними на свет божий Дыбун выкинул шрифт, гектограф и другие принадлежности ручной типографии.
В том же подполье обнаружили ящик винтовочных патронов, два смитвессона и браунинг.
— Патроны в наличии. А где же винтовки? — допытывался Сурмач у хозяина дома.
Воротынец упорно молчал. Пришлось обыск начинать сначала.
Чердак, сеновал., Вывели из коровника коров, из свинарника — свинью с поросятами. Рыли, прощупывали землю щупами. Ничего. Короткий зимний день умирал. Легли длинные тени. Они вытягивались. Их вытесняла будущая темнота.
— Ну, пора кончать, — решил Аверьян.
Но не хотел успокаиваться Дыбун. Он принялся разваливать стожок сена, стоявший во дворе. А потом прощупал шомполом землю.
— Есть! Есть! Что-то тут есть! — закричал он радостно.
В две лопаты разметали не успевшую замерзнуть под сеном землю. На глубине менее метра лопаты наткнулись на брезент. В нем оказался разобранный станковый пулемет. Смазан он был добротно, на долгое хранение.
Расчистив яму. Дыбун вновь ее проверил щупом и опять на что-то наткнулся.