ЧП на третьей заставе
Шрифт:
— Это она сделает, — заверил Сурмач.
У него на душе стало легче, будто камень свалился: «Ольга едет по делу».
Аверьян провожал на вокзал жену и свояченицу: нес узелок с пеленками. Ольга не выпускала из рук племянника, она даже матери не доверяла кроху, ей казалось, что Екатерина и держит не так, и пеленает неправильно.
Держа на руках маленького Воротынца, завернутого в лоскутное одеяло, Ольга цвела от счастья.
Уехала Ольга. Поезд еще из виду не скрылся, а Сурмач уже затосковал по жене. Сам он за короткий срок, что они живут вместе, не раз и не два уезжал и как-то не задумывался, какие мысли будоражат Ольгу в такой момент, Наверно, ей вот так же тоскливо. Может, даже хуже. У Аверьяна есть работа, а у нее что? Только он, муж.
Миновала неделя. Но в четверг, как обещала, Ольга не приехала. «Ну задержалась на денек…» Но не было ее и в пятницу. «Уж не случилось ли чего в этой чертовой Щербиновке?»
Сурмач поделился своей тревогой с Борисом. Тот обругал его.
— Иди к Ивану Спиридоновичу, отпрашивайся. Да не забудь уговорить балтийца, чтобы и меня отпустил. Ты же опять в какую-нибудь беду влезешь, если Борис Коган тебя не будет охранять.
Иван Спиридонович понял тревогу Сурмача сразу.
— Я сам хотел тебя спросить, чего это твоя Ольга загостилась. Берите с Коганом розвальни, через четыре часа будете в Щербиновке. А ближайшим поездом туда доберетесь лишь к вечеру.
Но ехать в Щербиновку не пришлось. Аверьян был еще в кабинете у Ласточкина, когда дежурный на весь окротдел закричал:
— Сурмач, на выход!
Выскочил он в коридор — Ольга. Радость встречи затопила уже всколыхнувшуюся было в сердце тревогу: «Поехала в бандитское гнездо…» Но тут он разглядел под платком полоску бинта, которым была обмотана голова.
— Что с тобою?
Шагнул к ней, взял за руку. Ладошки — холодные-холодные.
Ольга виновато поглядывала на мужа.
— Кто-то стрельнул, и ухо оторвалось. Час от часу не легче.
Сурмачу не хотелось, чтобы Ольга о случившемся рассказывала при Яроше (это дела семейные, да и отношения с Тарасом Степановичем становились все более натянутыми). И он повел Ольгу не к себе, в экономгруппу, а к Борису, в «чекистскую кухню».
Усадил на стул. Осторожно, чтобы но причинить боли, развязал стянутые на затылке концы платка, снял его.
— Ну!
Оказывается, с Ольгой это случилось позавчера вечером. Она вышла из дому, чтобы набрать в колодце воды. Залаял пес. Ольга окликнула:
— Кто там?
В ответ полохнул выстрел. Пуля оторвала ухо. Ольга упала, потом быстро отползла в сторону, спрятавшись за сруб колодца. Прогремело еще несколько выстрелов… Утром Екатерина принесла со двора жестяное ведро, пробитое в двух местах пулями.
— Ведро светлое, его и попутали со мною, — пояснила Ольга.
Сурмач был сам не свой: «Могли убить!»
— Почему же ты сразу не вернулась? — с тревогой спросил он.
— Про Степана Яковлевича разузнавала.
— Про какого еще Степана Яковлевича?
— Ну, про Нетахатенко. Как стемнеет, так я к его дому.
— Чего ты там не видела?
— Первый раз просто так пошла, сказывали, что по ночам бродит душа его сгоревшей жены.
— И ты не испугалась духа? — пришла очередь удивиться Борису.
— Духи, они добрые, — заявила уверенно Ольга. — Я хотела спросить ее…
— Духа?
— Ну да. Если Степан Яковлевич ее вместо с ребеночком предал насильной смерти… Думаю, может, она сердита на него и мне все расскажет.
Предела этой милой наивности не было. Сурмач сердился и восхищался одновременно.
— Ну, как выглядел дух? — нетерпеливо, готовый рассмеяться, спросил Борис. — В простынь завернут?
— А я не видела, — простодушно созналась Ольга. — В сарае, в уголке, лежала свежая земля. Я подумала: откуда она? На следующий день пришла, а земли стало еще больше. Я поняла: кто-то копает. По вечерам, так, чтобы не заметили, стала искать. Роют в подвал к Степану Яковлевичу, хотят пробиться под стену. Хотела узнать, кто же роет… Не узнала, — виновато закончила она.
— Дух клад искал, — насмешливо пошутил Борис.
— Нет, духи, они не могут. Дух, как тень: он есть и его нет… Копали люди.
— Из-за своего любопытства едва пулю не схлопотала! — сказал Сурмач, стараясь за внешней суровостью скрыть тревогу, которая в нем жила, порожденная возможным несчастьем.
— Дом сгорел, а подвал уцелел, — размышлял Коган. — Что же в том подвале спрятано?
— Пошли к балтийцу, — предложил Аверьян.
— Пока не уехал, — согласился Коган.
— А куда он собирался?
— В губотдел. С докладом.
В окротделе Ивана Спирндоновича не оказалось.
— Ушел домой, — пояснил дежурный.
Втроем поспешили в коммуну. Но Ласточкина уже и там не было.
Принимать какие-то меры самим, без согласования с начальником окротдела, Сурмач не решился. Но ждать, когда тот вернется, нельзя.
— Упустим, упустим, — метался Борис Коган в поисках выхода. А потом решил: — Была не была. Поезжай в Щербиновку. Понаблюдай за домом. А вернется Иван Спиридонович, я ему доложу.
— И Яроша пет, — потужил Аверьян.
— Я уж тебе говорил, ты с Ярошем… поосторожнее, он тебя еще так подкует! На четырех не устоишь. — Видя, как нахмурился друг, примиряюще сказал: — Поезжай. Ярошу я уж сам доложу. Время дорого, может, засечешь того «духа», который пробивается к подвалу.
На том и порешили.
Сурмачу предстояло в Щербиновке доведаться, кто копает, сколько человек, откуда приходят, куда исчезают с рассветом. В этом дело ему нужны были надежные помощники.
Од явился в сельсовет. Повезло: председатель собрался в окрисполком, да замешкался.
Не таясь, Аверьян рассказал Алексею Леонидовичу всю историю с подкопом на нетахатенковском пожарище.
Подивился председатель сельсовета:
— Вы в округе, а лучше нас знаете, что делается в Щербиновке. Ходят по селу слушки: мол, шастают духи вокруг сгоревшей хаты. Я думал — бабы треплются. А оно вон как… Что ж, возьмем копателей. Мы теперь — сила. Своя партийно-комсомольская ячейка появилась: два большевика и два комсомольца. Комбед у нас в большом авторитете. После того, как вы забрали старого Воротынца, а Нетахатенко свое хозяйство спалил, щербиновские кулаки совсем попритихли. С малоземельных и многодетных мы сняли часть налога, на них перекинули. И ни гугу: везут.