Чтиво
Шрифт:
— Теперь вы.
Пфефферкорн не шевельнулся.
Фётор опять пожал плечами и запустил второй камень.
— М-да, паршиво, — сказал он. — Мальчишкой я делал семь «бабочек». — Рукой Фётор изобразил скачки камня. Потом озабоченно глянул на Пфефферкорна: — Как ваша губа?
Пфефферкорн почувствовал, как на загривке вздыбились волоски.
— Наверное, тяжело целый день корчить рожи? Знаете, передо мной не стоит ломать комедию. — Фётор чуть усмехнулся. — У вас вот тут пятнышко засохшего лака.
Пфефферкорн молчал.
— Я повидал таких, как вы. В живых никто не остался.
Поблизости камней не было.
— У вас есть секреты.
Ни одного сука.
— Говорите спокойно. Уверяю, здесь нет прослушки. — Фётор подождал ответа. — Что ж, я понимаю ваши опасения. Нам, злабам, не надо это объяснять. Поверьте, дружище: с годами бремя легче не становится. Лишь тяжелеет. Уж я-то знаю, потому что мне пятьдесят пять, и мое бремя так гнетет, что порой кажется — все, больше не могу. Думаешь, хорошо бы просто сидеть, покрываясь пылью и паутиной. Стать бы этаким взгорком. Чего лучше? Гора-то ничего не чувствует, верно? Мне уж не дождаться перемен, я знаю. Но если превращусь в гору, кто-нибудь на меня взберется, встанет мне на плечи и с моей высоты заглянет в будущее.
Повисло молчание.
— Нет прослушки? — спросил Пфефферкорн.
— Нет.
— Откуда вы знаете?
— Знаю.
Молчание.
— Экскурсовод, — сказал Пфефферкорн.
— На досуге.
— А в прочее время?
— Смиренный слуга Партии, — поклонился Фётор.
— В какой роли?
— Начальник службы электронного слежения. — Фётор вновь поклонился. — Министерство наблюдения.
Молчание.
— Понятно, отчего вы так популярны.
— Имею тысячи друзей, но никто меня не любит.
Фётор перевел взгляд на озеро.
— Я знаю, каково это — вечно держать язык за зубами. Похоже, дружище, мой способ служения государству — не случайность, но Божья шутка. А? Секретный человек живет тем, что губит других, вызнавая их секреты. Моя вечная кара. — Он посмотрел на Пфефферкорна: — Скажите что-нибудь.
— А что сказать?
Фётор промолчал и опять отвернулся.
— Ничего не стоило сдать вас, — сказал он. — Я мог это сделать когда угодно.
Пфефферкорн молчал.
— Думаете, я на такое способен?
Молчание.
— Не знаю, — ответил Пфефферкорн.
— Вы не представляете, как больно это слышать, — сказал Фётор.
Молчание.
— Что вам от меня нужно? — спросил Пфефферкорн.
— Дайте надежду, — сказал Фётор.
Молчание.
— Каким образом? — спросил Пфефферкорн.
— Скажите, что мне будет лучше в другом месте.
Пфефферкорн промолчал.
— Расскажите про Америку, — попросил Фётор.
Долгое молчание.
— Откуда ж мне знать, — сказал Пфефферкорн.
Фётор сник, будто из него выпустили дух. Лицо его посерело.
— Ну да, конечно, — сказал он. — Прошу прощения.
Молчание.
Заверещал мобильник. Пфефферкорн вздрогнул, но Фётор даже не шелохнулся. Через шесть звонков телефон смолк. Потом опять затрезвонил. Фётор нехотя полез в карман.
— Та.Ладно. Хорошо. Та. —Он закрыл мобильник. — Жалко, но супруга требует меня домой. — Тон его стал безразлично официальным. — Прошу простить.
Фётор отвесил поклон и зашагал в лес.
Через минуту Пфефферкорн последовал за ним, держась чуть поодаль.
Всю долгую ухабистую дорогу в город оба молчали. За три квартала до гостиницы застряли в пробке, и Фётор, наказав вознице доставить гостя, вылез из повозки.
— А как же вы? — спросил Пфефферкорн.
Фётор пожал плечами:
— Пройдусь пешком.
— Ага, — сказал Пфефферкорн. — Ну, значит, до завтра?
— Завтра, извините, у меня неотложные встречи.
Настаивать не имело смысла, поскольку ложь была очевидной.
— Ладно, — сказал Пфефферкорн. — Тогда до следующего раза.
— Да, как-нибудь.
— Спасибо, — сказал Пфефферкорн. — Большое спасибо.
Фётор промолчал. Не оглядываясь, он зашагал по тротуару и вскоре скрылся из виду, затерявшись в людской толчее.
80
В столовой было тихо и безлюдно — только пьяный полковник и Елена. Подавая тарелку с последней лепешкой, раздатчица одарила Пфефферкорна пристальным взглядом, отчего он, вспомнив об усах, сурово нахмурился. Потом задумчиво сел за угловой столик и поделил лепешку на мелкие кусочки, дабы продлить свой скудный ужин. В мире, где никому нельзя верить, он поступил правильно. Он следовал инструкциям. Никому не верить. Все отрицать. В мире, где никому нельзя верить, одни события логически вытекали из других. Он отверг намеки влиятельного человека, и теперь тот чувствовал себя уязвимым и был оскорблен отказом. В мире, где никому нельзя верить, расплата не заставит себя ждать. Пфефферкорн понимал, что должен почувствовать страх. Было бы разумно кинуться в свой номер, побросать вещи в сумку и действовать по плану Б. В мире, где никому нельзя верить, уже урчит мотор фургона. В мире, где никому нельзя верить, фургон выезжает из подземного гаража и направляется к «Метрополю». В фургоне молодцы в кожаных куртках. Они гуськом войдут в вестибюль, проследуют в столовую, у всех на виду скрутят шпиона, оттащат в фургон, а потом стреножат и тычками погонят в промозглый подвал, где закуют в железы и подвергнут немыслимым надругательствам. В мире, где никому нельзя верить, единственный разумный шаг — бежать. В мире, где никому нельзя верить, тикают часы, перетекает песок и брошен неумолимый жребий.
Неужто кто-нибудь захочет жить в мире, где никому нельзя верить?
Страха не было. Но лишь пронзительное чувство утраты. Посторонний человек отчаянно просил о надежде, а он отвернулся, ибо того требовали инструкции. Мир, где никому нельзя верить, скверный мир. Пфефферкорн чувствовал свое шпионское одиночество и еще — злость. Он был противен себе тем, что поступил как должно. Убогость столовой, которую прежде скрашивало жизнелюбие Фётора, резала глаз. Источенные паразитами стены. Ими же проеденный половик. Липкая, обшарпанная столешница. И столик не тот, что прежде. Это был ихстолик. А теперь — егогадкий столик. Пфефферкорн отпихнул тарелку с лепешкой. Будь прокляты кукловоды. Будь проклято задание. Наверное, было бы легче, если б чувствовать, что хоть на дюйм приблизился к Карлотте. Но ничего не происходит. Он будто исполняет заглавную роль в паршивой пьесе, состряпанной студентом-неумехой. Человеческая сущность его растворялась в вечерней духоте. Тупо глядя перед собой, Пфефферкорн гонял чай по донышку чашки. От гримас ломило лицо. Всеми силами он следовал инструкциям. Был собран, целеустремлен и не позволял чувствам возобладать над разумом. Но теперь с головой погрузился в пучину безнадежности и уныния. Он соскучился по Карлотте. По дочери. Плевать на долг перед страной. Он просто хочет домой.