Что будет, то и будет
Шрифт:
Скромность, очевидно, не числилась среди достоинств рава Леви.
— Уважаемый раввин, — вступил директор Рувинский, — я не могу принять ваших извинений, прежде чем вы не объяснитесь. Вы пришли ко мне и сказали, что хотите провести кое-какие исторические изыскания. Принесли разрешение правительственного Совета. Сказали, что занимаетесь историей евреев в Испании и Северной Африке. Вы обманули меня.
— Ни в коем случае! — твердо сказал раввин. — Первые четыре экспериментальных обмена были связаны именно с этой историей, и в моем сейфе содержится полный отчет. Только после того, как эта серия была завершена, мы приступили ко второй…
— О которой меня не уведомили, — сказал Рувинский.
— Разве я был обязан это сделать? — удивился раввин и посмотрел на Бутлера.
— Не обязан, — подтвердил комиссар. — Арендатор стратификатора Лоренсона, имеющий разрешение от правительственного Совета, не обязан информировать дирекцию Штейнберговского института о сущности проводимого эксперимента, поскольку данный эксперимент может составлять государственную тайну.
— Дурацкое положение, — заявил Рувинский, — я всегда это утверждал, и вот результат.
— Господа, — вмешался я, — о чем вы говорите? Где девушки и как их оттуда вызволить — вот, в чем вопрос!
— Скорее не где, а когда, — кивнул раввин. — Хотя и «где» тоже имеет значение.
Он легко отодвинул тяжелое кресло, в котором сидел, подошел к книжным стеллажам, занимавшим одну из стен кабинета, и, любовно проведя указательным пальцем по корешкам старых фолиантов, достал одну из книг. Прежде чем передать книгу мне, рав открыл заложенную страницу и взглянул на текст, будто желая убедиться в том, что текст все еще на месте. Книга оказалась «Анализом раннего ислама» профессора Джексон-Морвиля, издание Колумбийского университета, 1954 год. Английский язык, тяжеловесный научный стиль, непривычная лексика. Я прочитал отмеченное равом место:
— …пророк Мухаммад был человеком жизнелюбивым. Он утверждал, что чувственное влечение к женщине само по себе перед лицом Бога не есть грех; оно становится грехом, если направлено в неположенную, неразрешенную сторону. Тогда его нужно всячески подавить, памятуя о том, что прелюбодеяние — грех, мерзость и гадость, праведный человек должен испытывать к нему отвращение…
— Этот их Мухаммад, — с ноткой презрения в голосе сказал рав, полагал, что жить с десятком или даже сотней жен — богоугодное занятие. Читай дальше, Павел, следующий абзац.
— …и любимая его жена Хадиджа. Она была старше пророка и снисходительно относилась к его увлечениям, принимала новых его жен и наложниц, число которых возрастало с той же частотой, с какой ангел Джабраил являлся Мухаммаду в его вещих снах, читая от имени Аллаха суры Корана.
Я поднял голову и внимательно посмотрел на рава Леви. Рав кивнул, подтверждая мою догадку, и сказал нетерпеливо:
— Читай, читай!
— … Некоторые из его наложниц были мало похожи на девушек из племени курайшитов, например, описанная некоторыми биографами Мухаммада Фаида девушка со смуглым лицом и светлыми волосами, любимая жена пророка в годы, когда Аллах устами Джибрила диктовал Мухаммаду десятую суру. Вероятно, эту наложницу доставили пророку его летучие отряды, время от времени совершавшие набеги на север Аравийского полуострова и даже в район реки Иордан…
— В район реки Иордан, — повторил рав Леви.
— Фаида, — сказал я. — Если она была из племени бедуинов…
— Она была из племени иудеев, — сказал рав Леви, — и звали ее на самом деле Фаина Вайнштейн.
— Вайнштейн! — воскликнул комиссар Бутлер и вскочил на ноги. — Вы сказали — Вайнштейн? Девушка, исчезнувшая из массажного кабинета Шалома Мизрахи, она была седьмой… Вы хотите сказать…
— Я таки спас Израиль, вот что я хочу сказать, комиссар.
— Эти проститутки, эти женщины — вы отправили их не в Испанию, а в Мекку!
— Я и не утверждал, что отправил их в Испанию, — холодно отпарировал раввин. — В Испанию я отправлял камни, любезно предоставленные мне сотрудниками господина Рувинского. Все одиннадцать девушек дали добровольное согласие отправиться в Мекку седьмого века и стать там женами или наложницами некоего Мухаммада, которого мусульмане почитают как пророка. И, если бы не они, уверяю вас, комиссар, и вас, директор Рувинский, и вас, Павел, что государство Израиль не существовало бы сейчас, в двадцать первом веке — все закончилось бы в седьмом.
— Что ж теперь? — спросил Роман, когда мы вышли из ешивы. — Эти девушки… они так и прожили жизнь с этим… э-э… пророком? И ничего нельзя сделать?
— Можно, — бодро сказал я, — отправить в седьмой век коммандос и вернуть девушек силой оружия.
— Это, действительно, возможно? — взбодрился Бутлер. — Я слышал, что подобная экспедиция уже проводилась однажды, но не знаю подробностей.
— И не узнаешь, — отрезал директор Рувинский, не хуже меня знавший, что произошло, когда Мишка Беркович, шестнадцатилетний новый репатриант из Киева, вместо обещанного ему Сохнутом конца двадцать первого века оказался в начале седьмого. Мишку вызволили, но кто, кроме считанного количества посвященных, знает о том, что этот Беркович успел-таки стать отцом пророка Мухаммада? В «Истории Израиля» я посвятил этому эпизоду главу «А Бог един…», и мне начало казаться, что скоро у этой главы появится достойное продолжение.
— Не думаю, — сказал я, — что наш родной Совет безопасности при нашем родном правительстве пойдет на то, чтобы потратить несколько миллионов и рисковать жизнями двух десятков наших родных коммандос, чтобы вызволить из гарема одиннадцать проституток, тем более, что почти все они, насколько я понял, новые репатриантки.
— И я даже не могу предъявить этому раву обвинения! — продолжал возмущаться Роман. — Девушки действительно подписали бумаги о том, что добровольно отправляются в седьмой век! И машину времени раввин использовал согласно инструкции, где нет ни слова о том, что обмен материей между временами не должен включать живых существ. Это ваше упущение, господин директор!
— Не знаю, упущение ли это… — задумчиво сказал Рувинский, а Роман все не мог успокоиться:
— Я подам рапорт в этот Совет безопасности и государственному контроллеру! Я…
Он замолчал, будто ему в голову пришла неожиданная мысль. Мы втиснулись в авиетку Бутлера, и Роман, став вдруг задумчивым, повел машину в сторону перекрестка Аялон, где наши пути должны были разойтись. Уже высаживая нас с Рувинским перед терминалом Центральной станции аэротакси, Бутлер сказал:
— Я одного не понимаю: почему рав Леви упорно твердил о том, что спас Израиль? Что он имел в виду? Он сделал то, что сделал, но — почему?