Что будет, то и будет
Шрифт:
Искоса поглядывая на экран, Рувинский выстроил программное слежение и начал просчет альтернатив ретроспекции — столетие в минуту. Как раз когда латиноамериканец влепил Хасину вторую плюху, компьютер показал переход к той альтернативе, ради которой новый репатриант был приглашен в институт Штейнберга.
Хорошенькое дело, — восторженно подумал Рувинский, — это же его предок был сыном Тита и принцессы Береники! Господи, как растекается время…
И переключил канал.
Римляне стали лагерем у стен Иерусалима, и Тит дал смотр войскам. Он сидел на возвышении, держал в руках символы власти, а внизу шли легионы. Пятый — этим даже отдых не нужен, они хоть сейчас готовы броситься на стены, и своими телами вымостят дорогу к иудейскому храму. Герои. Спаси нас Юпитер от героев. Герои хороши, когда полководец не знает, на что решиться. Вот идет Третий легион, и все центурии выглядят так, будто не было долгого перехода. Хороши. Эти — не герои. Эти думают, прежде чем выполнить приказ. Выполняют. Но думают. Думающие солдаты хороши, когда полководец точно знает, чего хочет.
Великий Марс, а он, принц и полководец Тит Флавий Веспасиан, знает, какой приказ отдаст завтра? Идти на приступ или отступить?
Нет — не то слово. Римлянин не отступает. Не отступить — оставить все как есть. Того, что он уже сделал, достаточно для триумфа. Это понимают и сенаторы, и все наместники в Иудее и прочих провинциях. Разорить храм этого невидимого бога Яхве — невелика честь для солдата. Для жреца — да, победа над чужим и непонятным божеством, которое не имеет ни изображений, ни настоящего имени. Пожалуй…
Принц скосил глаза и поискал справа от себя полководца Павлина. Вот кто не знает сомнений. Он уже поставил «Свирепого Юлия», лучшую таранную машину, к подножию Храма и ждет только его, Тита, приказа, чтобы начать разрушение стены.
В душе Тита шевельнулась неприязнь. Бог Яхве — чужой бог, ради триумфа Юпитера и всех римских богов этот иудейский храм необходимо разрушить. Но Яхве — бог, пусть и чужой. Как отомстит он за поругание святыни? Он, Тит, знает это. И полководец Павлин — знает.
Береника. Принцесса не простит. Что бы ни говорила она о своей любви, она еврейка, бог Яхве нашепчет ей нужные слова. Женщина, через которую вещает мстящий бог, это… Тит не хотел сравнений, он понял, что не хочет и штурма. Если он решится разрушить Храм, то только под давлением генералов. Того же Павлина или Лепида — из Десятого легиона. Или Марка Антония Юлиана, губернатора Иудеи.
Весы судьбы. На одной чаше — Рим. На другой — Береника и ее странный бог.
— Янике, — услышал он голос своей любимой принцессы, — муж мой, воин, дитя мое…
Тит Флавий Веспасиан, будущий римский император, поднял правую руку и вытянул ее вперед — над проходящими мимо легионами. Он принял решение.
— Павлин, — сказал Тит громко, — прикажи созвать военный совет сразу после окончания смотра. И перед этим — отведи все таранные машины от стен Храма.
В 4943 году от Сотворения Мира Иосиф Назон, прямой наследник императора Тита и императрицы Береники, принял титул царя Иудеи, Сирии и Палестины. Он был уже в летах, но чувствовал себя прекрасно, болезнь суставов, которая выматывала его последние годы, почему-то отступила. Он счел это знаком небес, благоволением Творца, принес жертву в Храме и вступил на престол с мыслью, что нет сейчас на всем Востоке государства, которое могло бы сравниться с еврейским.
Ранним утром первого дня месяца тамуз Иосиф созвал совет старейшин и пригласил Первосвященника. Все привыкли к тому, что царь встает раньше солнца, что важнейшие решения принимаются до полудня, и что каждый должен высказать свое мнение, даже если это мнение противоречит царской воле.
Собрались в большом зале замка Давидова, поднялись на крышу, откуда открывался вид на Иерусалим — Храм, кварталы ремесленников, торговцев, простого люда. Решения принимались здесь — так повелось еще с царя Шмуэля, правившего в Иерусалиме тысячу лет назад.
— Настало время, — сказал царь, оглядев присутствующих. Встретившись взглядом с Первосвященником Нимродом, он кивнул в знак того, что не намерен отступать от намеченного вчера плана, — настало время покончить с ересями. Вот уж тысячу и двести лет мы терпим на своей земле христиан, которые полагают, что проповедник по имени Иешуа был Мессией. Вот уж шесть сотен лет мы терпим на своей земле мусульман, которые извратили Тору утверждением о божественности Мухаммеда из Мекки. Мы, евреи, терпимы. Творец запрещает нам проливать кровь, если это не угрожает существованию народа. До сих пор было так.
Царь вздохнул, потому что произнести то, что нужно произнести, было тяжелее, чем поднять на городскую стену тяжелый камень.
— Но есть предел и нашему терпению, — продолжал он. — Мы приносим в Храме жертвы Создателю, и Создатель не принимает их. Вы знаете это. Как знаете и причину. Все началось с того, что христиане пожелали возвести в городе свой Храм и установить в нем гроб Христа, чтобы молиться ему как Господу. И мусульмане пожелали поставить свою мечеть у самой стены Храма, мотивируя это тем, что именно отсюда вознесся в небо их пророк Мухаммед. Мы еще не приняли решения, мы обсуждали его, потому что думали: может быть, это угодно Творцу. Мы ждали знака, и мы его получили. Сегодня мы должны принять решение. Я слушаю вас.
— Изгнание, — сказал Первосвященник. — Всех христиан и мусульман. В недельный срок. До конца месяца тамуз.
— Это враги, — возразил полководец Бен-Маттафий. — Они не просто проповедуют против Творца. Они, чьи верования возникли из непонимания Торы, убивают. От ножей мусульман только в праздник Шавуот погибли восемь евреев. Изгнание — это означает долгую войну, потому что святыни их здесь, и они не отступятся. Изгнание — не выход. Выход — смерть.
— Изгнание, — сказал советник Бар-Зеев.