Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
— Какая замечательная ромашка! — сказал Человек. — Столько раз проходил мимо и не видел её!
Сорвал Человек цветок и пошёл дальше. Смотрит: сидит на скамейке под кустом сирени Девушка, и забилось сердце Человека, потому что очень она ему понравилась.
— Здравствуйте! — сказала ему Девушка. — А я вас знаю. Вы здесь проходите в одно и то же время со старушкой Привычкой, но ни разу не остановились, чтобы со мной подговорить…
Человек улыбнулся и молча оторвал лепесток ромашка — «Любит», потом другой — «Не любит», и нахмурился, но оторвал третий лепесток —
А старушка Привычка чуткая: услышала его смех, со своей лежанки соскочила, подхватила ноги в руки — и прямиком к Человеку.
— Не делай этого, — шепчет. — Зачем тебе гадать на ромашке? Не солидно! И что за дурной тон — знакомиться с первой встречной?
Хотел Человек оторвать старушку Привычку, но та крепко уцепилась — не отпускает.
Куда деваться — слушает Человек старушку Привычку, а та знай себе трещит без умолку — учит уму-разуму. И — вот ведь, хитрая какая! — незаметно на спину Человека забралась. Села, наконец, на шею, сидит — и ножки свесила. Бросил Человек ромашку на землю, повернулся и пошёл домой.
Теперь Человек живёт хорошо. Вовремя встаёт, вовремя ложится, ест по расписанию. Спокойно его сердце и на душе полный порядок. А старушка Привычка ласково улыбается и приговаривает: «Со мной-то лучше, правда?» И, знаете ли, ему неплохо. И ни о чём он не жалеет.
ЯБЛОНЯ И СОЙКА
Ветви дикой яблони, наконец, оперились, и дерево стало похоже на молодую птицу, стоящую в раздумье у края дороги.
Яблоня, взметнув ветви вверх, всматривалась в небо.
Когда мимо проносилась Сойка-Яркий Веер, яблоня в восхищении замирала: птица сияла всеми цветами радуги.
— Представляешь, Яблоня, — сообщала Сойка. — Весна наследила в лесу разными подснежниками в лютиками. Ужас! Они пахнут сырой землёй, ветром и талой водой. И не хотят смываться… Даже первый дождик не смог отмыть эти следы!
Яблоня молчала. Подснежники и лютики ей нравились, и сплетничать ей вовсе не хотелось. Обиженная Сойка внимательно смотрела на неё и замечала:
— А ты всё расцвести не можешь? Бутоны-тo вон какие тугие! Пора уже, голубушка!
Яблоня ждала другую птицу. Такую, с которой можно было бы говорить обо всём на свете.
И однажды ночью Яблоня увидела, как в небе стремительно пронеслось несколько странных птиц. Они были похожи на огненные искры.
Яблоня внимательно смотрела на падающие звёзды. Ей хотелось, чтобы они долетели до нее в рассказали о том, что видели там, вверху.
Однажды она заговорила с Сойкой о летающих звездах — чудесных птицах неба.
— Чепуха! — сказала Сойка. — Разве можно знать, что у тебя над головой?
Бутоны Яблони уже слезились. Они тянулись к солнцу и стремились разорвать свои оболочки, чтобы ощутить тепло, свет м увидеть землю.
Яблоня часто думала про падающие звезды и очень жалела, что у неё нет крыльев, чтобы подняться вверх и порхать среди них. Да и не смогла бы она это сделать: её корни крепко сидели в земле.
И однажды ночью одна
— Не слушай Сойку, — шепнула Звезда Яблоне. — Смотри в небо, выше своей головы. Жизнь не кончается там, где кончается твоя листва…
И больше ничего не смогла сказать. Ведь летающие звёзды, попав на землю, быстро гаснут.
Утром Сойка, пролетая мимо, закричала:
— Наконец-то ты расцвела, Яблоня! Какие у тебя прекрасные цветы! И похожи на звёздочки…
Цветы Яблони, действительно, похожи на звёздочки. И вверху, ближе к небу, их всегда больше, чем внизу.
ЭМАНСИПЕ
Однако он не позвонил. А ведь клялся, что непременно заедет за ней. И, разумеется, перед этим звякнет по телефону. Она как ненормальная бросала всё и опрометью мчалась на каждый звонок.
— Изабелла, привет! Ты не забыла, что завтра презентация?
— Какая презентация?
— Ну, даёшь! Мой вернисаж открывается…
— А-а, это. Не забыла. Клади трубку. Я жду срочного звонка. Привет!
Марианна фыркнула, продолжая что-то мурлыкать про свой вернисаж, но Изабелла уже нажала на рычаг. Подумаешь, фря какая! Выставка у неё, видите ли. Весь город, наверное, обзвонила не по разу. Про этот вернисаж уже целую неделю трубит. И ведь ни разу, поганка, даже словом не обмолвилась, что это выставка трёх художников: кроме неё, ещё Надя и Володя Хрусталькины выставляются. Уж куда там марианниным этюдам на историческую тему тягаться с Надькиными батиками! Вот уж умеет, чёрт её задери, из куска шёлка — вот такусенького, с носовой платочек — сотворить такое, что только ахаешь, а душа так и замирает от тихой, невыразимой радости.
И снова звонок:
— Изабелла? Доброе утро! Ты меня совсем покинула ил на время?
Это Вадик. Господи, какой глупыш! Впрочем, когда тебе всего двадцать семь лет, ещё веришь в то, что случиться никогда не может. Светлое будущее туманно, неопределенно и загадочно, да и не может быть его в стране, где даже прошлое непредсказуемо.
— Вадик, дорогой мой, не выдумывай глупостей! Я не могу сейчас с тобой говорить. Толик пришёл, кормлю его…
И легонько, осторожненько опустила трубку на рычаг. Ах, Вадик, телёночек глупенький! Наверняка поверил, что Толик и вправду забежал к мамочке на утренние блины. А он, между прочим, уже недели три даже не звонит. Что с ним и где он, Изабелла даже не представляет. И ведь как глупо всё получилось!
В тот день она с утра занималась росписью деревянной посуды. Нанайские узоры, которые казались ей незамысловатыми — подумаешь, простые завитушки, полоски, ничего сложного, — при копировании теряли свою лёгкость, первобытную свежесть и, чёрт побери, лишь отдалённо напоминали оригинал. Изабелла просто извелась с ними, искурила пачку «Челленджера», перепортила несколько заготовок, пока в голову не пришла простая и ясная мысль: орнамент хорошо смотрится лишь на фоне какого-нибудь контрастного материала — чёрный цвет в сочетании с красным играет на белом, а зеленый и жёлтый — на синем или голубом.