Что мне сказать тебе, Мария-Анна
Шрифт:
Но Гуго и не думал к ней приближаться, он направился к окну и долго с невыразимым томлением смотрел на сверкающее море, пристань, лодки, корабли, горизонт. Всё это снова могло стать частью его жизни. Море и горизонт вместо вонючего сырого подземного каменного мешка, куда не проникал ни один луч дневного света. Он повернулся к королеве.
– Что же, мне достаточно просто сказать, что я прощаю тебя и ты позволишь уплыть мне в Новый Свет?
Мария-Анна отрицательно покачала головой.
– Нет, этого не достаточно.
– Что же еще?
– Ты должен простить меня по-настоящему, искренне, всею своей душой.
– Как же ты сможешь это узнать? – Отстраненно проговорил
– Очень просто. Тогда мой сын исцелится.
– Что?
– Роберт умирает. Но если ты простишь меня, простишь меня искренне, в самой глубине твоего сердца и после этого поцелуешь моего сына, освящая его силой этого чистого прощения, болезнь оставит его. Так мне сказала одна мудрая женщина.
Гуго задумчиво смотрел на неё.
– Неужели ты в это веришь?
Мария-Анна холодно взглянула на него и ответила:
– Мне больше не во что верить. Всё остальное я уже испробовала.
Гуго проковылял обратно и встал перед королевой. Их разделяло не более полутора метров.
– Но если мальчик не исцелится, – тихо сказал он, – ты снова вернешь меня обратно в Сент-Горт?
Мария-Анна смотрела ему прямо в глаза. И это было так странно. Она больше не видела перед собой грязного худого заросшего старика в жалком тюремном балахоне, это снова был тот самый человек, тот самый мужчина, который когда-то давно увёз её из горной долины, заросшей лавандой, чабрецом и дроком в головокружительный сверкающий мир столицы этой страны. И она почувствовала облегчение, почти что радость от того что он снова рядом с ней. Он единственный кто знал о ней всё, всё что только может знать один человек о другом. Он знал кто она такая, откуда пришла, где её родной дом. Он знал на что похожи её мысли, какие мечты волновали её сердце, какие тайны она скрывала от мира. Он видел её весёлой и пьяной, не прилично хохочущей, исполняющей дерзкие соблазнительные танцы, он видел её сердитой и истеричной, плачущей и ворчащей; он видел её счастливой и ветреной, радостной и бурлящей, он видел её уставшей и больной, трясущейся в лихорадке, мучающейся тошнотой и поносом; он видел её в самых неописуемых и забавных нарядах, в бесценных туалетах, в простых сарафанах, в походных костюмах и в нижнем белье; он видел её абсолютно нагой, вспотевшей, трепещущей, задыхающейся от страсти, истомы и наслаждения. Он знал истинный смысл каждого её жеста, знал значение каждого её взгляда, он знал каждую родинку на её теле, знал на вкус её дыхание и слюну, знал как пахнут её волосы и её кожа. Он входил в самые сокровенные глубины её тела и души и видел самые вышние и самые подлые движения последней. Он тот перед кем она могла быть самой собой, точно такой какая она есть, без малейшей надобности изображать из себя кого бы то ни было, словно .... словно перед Богом.
– Нет, – сказала она. – Ты будешь свободен в любом случае. И уплывешь в свой Новый Свет, где, я надеюсь, обретешь своё счастье.
Она пронзительно глядела на него, уверенная что он несомненно думает о том, что всё это конечно же ложь. Разве он может верить ей? После того что она сделала с ним, поступила с любимым человеком так как не поступают и со злейшим врагом. И снова она почувствовала себя так будто кто-то проводит куском острого стекла ей по сердцу, также как когда на неё смотрела старая Риша, как ей казалось с нескрываемым презрением, словно она и не человек вовсе, а некая скользкая извивающаяся гадина.
Но Гуго лишь качнул головой, принимая её обещание, и спокойно произнес:
– Благодарю. – Он помолчал и затем глухо добавил: – Моя Сероглазая королева.
У Марии-Анны моментально вспотели ладони и задрожали пальцы, она ощутила как румянец заливает ей лицо.
– Не надо, – тихо попросила она. – Не называй меня так. Это… Не нужно этого.
– Хорошо, – всё так же спокойно сказал Гуго. И после некоторой паузы спросил: – Роберт сейчас где?
– У себя, в Фонтен-Ри, он почти не может двигаться из-за боли и лихорадки.
– Значит ты повезешь меня в столицу?
Мария-Анна утвердительно качнула головой.
– Тогда, прежде чем мы покинем Сент-Горт, я хотел бы попросить у тебя кое-что.
– Что?
– Мне нужна жизнь начальника тюрьмы.
Брови королевы взметнулись вверх.
– Он что-то сделал тебе? – Её осенило. – Эти шрамы на твоих руках? И ногти?
– Он сделал очень многое. И не только мне. Ты…, – Гуго замялся, ему было неприятно что-то просить у этой женщины, – согласна?
Мария-Анна чуть помолчала, почти с любопытством вглядываясь в лицо стоявшего перед ней мужчины. Затем равнодушно пожала плечами и сказала:
– Его жизнь для меня ничего не значит. Пусть будет как ты хочешь.
– Благодарю. Но боюсь сам я слишком слаб и разбит и не сумею удержать в руке меч. Пусть один из твоих протикторов сделает это, когда я дам ему знак.
Мария-Анна поднялась со стула и спустилась по ступенькам, подойдя к Гуго почти вплотную.
– Да будет так, – объявила она. – Возьми это и завяжи себе лицо, чтоб остались только глаза. – Она протянула ему черный шелковый платок.
– Прости, у меня болят руки, пальцы плохо слушаются. Не могла бы ты сама?
И снова она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Что если он делает это специально? Что если он хочет чтобы она прикоснулась к нему?
– Хорошо. Повернись.
Завязав платок на нижней части его лица, она сказала "жди здесь" и направилась к парадному входу.
– Лейтенант! – Громко позвала она, уверенная что тот, как и полагается, стоит на страже с той стороны дверей.
Ольмерик тут же вошел в зал.
– Приблизьтесь, – велела она.
Молодой мужчина подошел ближе.
– Еще!
Ольмерик, не выказывая ни малейшего удивление, подошел к ней вплотную. Рядом с королевой он казался почти гигантом.
– Наклоните голову.
Мария-Анна некоторое время шептала ему что-то в ухо, указала на застывшего в другом конце зала узника, сказала что-то еще и закончив, пристально поглядела ему в глаза.
– Всё ясно?
– Да, моя госпожа.
Уголки её губ чуть изогнулись в слабой усмешке. Ей нравилось это обращение. Протикторы никогда не называли её "Ваше Величество", а только "моя госпожа". Так повелось издревле. И в этом обращении было что-то невероятно надежное, словно бы квинтэссенция самой верности, оно всегда вселяло в неё уверенность что всё будет именно так как она повелела.
– Пусть остальные вернутся в зал, – приказала она и направилась обратно к трону.
8.
Командор Шон, Альфонсо Ле-Сади, капитан Бруно, его солдаты, приближаясь к трону, с любопытством глядели на высокую фигуру узника, гадая о том что же здесь произошло между ним и королевой. Впрочем, маркиз глядел не столько с любопытством, сколько с тревогой, но ему показалось что ничего страшного не случилось. Ему трудно было поверить, что в этих уже родных для него стенах, в этом ставшим для него таким привычным, знакомым до мелочей, домашнем помещении ему действительно может что-то по-настоящему угрожать. И он позволил себе надеяться, что всё обойдется, успокаивая себя такой мыслью, что даже если Гуго что-то и рассказал королеве, она конечно не поверила ему, сочтя всё это болезненным бредом.