Что нам в них не нравится…
Шрифт:
В-третьих, в Киеве произошло событие, которое сильно повлияло на психику широких масс. В Киеве существовал (до прихода большевиков, разумеется) «Клуб Русских Националистов». Это была своеобразная ячейка: тут было интересное соединение профессуры, политиков, журналистов и русского купечества. Этой организации, при деятельной помощи «Киевлянина», удалось в 1917 году сгруппировать все остальные киевские патриотические организации в так называемый «Блок Русских Избирателей». Блок действовал не без успеха. Мы три раза выступали на выборах (первым по списку стоял В. В. Шульгин). На последних выборах (в «Украинское Учредительное Собрание») мы собрали по Киеву наибольшее число голосов. Таким образом, представителем «матери городов русских» в Южно-Русском Вече (кое угодно было иным мистификаторам называть «украинским учредительным собранием») явился бы русский, что вполне, впрочем, естественно и несомненно вызвало бы одобрение вещего Олега, доблестного Святослава, Владимира Святого, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха и Богдана Хмельницкого.
Молва, надо сказать, не очень далеко ушла от истины. Разумеется, «по списку» расстреливали не всех русских. Но зато расстреливали русский отбор; рубили русскую голову, уничтожали те самые «русские мозги», которые (при всей их относительной никчемности) все же проявили наиболее способностей в политической борьбе. Уничтожали «амановцев», как во времена Мардохея и Эсфири.
Кто это делал? И тут народная молва была недалека от правды. Нельзя сказать, конечно, чтобы этим делом занималось все стотысячное еврейское население Киева. Но все же расстреливали «русских по списку» евреи. Да, кровожадные жиды, наполнившие киевские чрезвычайки. Но если бы в этих местных чрезвычайках не было ни одного еврея, то и тогда все же эти расправы были бы делом еврейских рук по той причине, что коммунистическая партия, от лица которой все это делалось, во всероссийском масштабе руководилась евреями.
Как бы для того, чтобы это подчеркнуть, в Киев летом 1919 года приезжал Бронштейн-Троцкий. Он выступал публично, сказав речь. У слушавших эту речь остались незабываемые воспоминания. Это был кровожадный призыв уничтожать «врагов». Одних убить, а других «зажать» так… ну словом так, как их зажали в Киеве.
Такова была, значит, директива центра: физическое и моральное убийство «врагов» рекомендовал правомочный министр коммунистической партии. К кому же должно было применить это кровавое зажатие? Бронштейн-Троцкий перечислил намечаемые жертвы по сословиям и профессиям. И когда слушатели расходились с этой страшной лекции, у них за сгорбленной спиной трепетало жуткое чувство: призыв Троцкого означал избиение русской интеллигенции. Да, потому что перечисленные им сословия и профессии насчитывали в своих рядах подавляющее число русских.
И избиение произошло. Особенно при этом пострадал суд, которому, должно быть, мстили за дело Бейли-са. Безумцы! Ведь этот киевский суд в конечном итоге оправдал Бейлиса. Разумные евреи должны были бы поставить памятник сему суду, где-нибудь под «Стеною Плача» в Иерусалиме. А они вместо этого поставили киевский суд просто «к стенке». [12]
При таких условиях вышел «Киевлянин» 21 августа, то есть через три дня после занятия Киева. В городе было сильное напряжение. На улицах, в нескольких местах одновременно, узнавали и ловили «Розу-чекистку», молодую жидовку, прославившуюся своими кровавыми подвигами; чрезвычайки дымились свежей кровью, вернее сказать смрадом сотен откопанных трупов; торжественно хоронили офицеров, убитых в бою под Киевом, в бою с полком, состоявшим исключительно из евреев. Среди такой обстановки еврейский погром мог разыграться каждую минуту. «Киевлянин» начал поэтому со статьи «Мне отмщение и аз воздам», в которой проводилась мысль, что суд над злодеями должен быть суровым и будет таковым, но самосуд недопустим.
12
См в отделе приложений Приложение № 9, Б
По счастию, до самосуда не дошло. Кто видел Киев 1905 года, когда погром разыгрался после того, как «политические жиды» сбросили царскую корону и порвали портреты царей в городской думе, те считали, что погром неминуем перед лицом раскрытых чрезвычаек. Но по той ли причине, что население было до такой степени психически измучено, что у него не хватало даже силы мстить; по той ли причине, что «амановцы», то есть те страстные элементы, которые могли бы быть зачинщиками погрома, были чрезвычайкой уничтожены; или, наоборот, потому, что люди находились в таком радостном умилении по поводу своего освобождения Добровольцами, что рука не подымалась омрачать светлые дни злобной местью, — но погром не разыгрался в эти дни; и не осложнил положения деникинцев в течение первых двух месяцев после занятия ими Киева.
За это время город оправился: улыбка появилась в его лице. Жизнь восстанавливалась, несмотря на то, что боевой фронт проходил совсем близко от Киева, и грохот орудий часто доносился до бедных киевлян, как некое memento mori. [13]
Восстанавливались всевозможные учреждения. Вышли и другие газеты, кроме «Киевлянина»; возобновила свою деятельность городская дума.
Нельзя сказать, чтобы политическое еврейство, за ошибки которого всегда приходилось расплачиваться просто еврейству, на сей раз упустило случай совершить очередную гаффу. Вместо того, чтобы выступить с открытым, резким и прочувствованным осуждением евреев, заливших Киев русскою кровью, оно, политическое еврейство, заняло позицию угнетенной невинности. Евреи, мол, ничего плохого не сделали, оправдываться им не в чем… Мало того, оно мостилось сейчас играть ту же роль, как при блаженной памяти «революционной демократии», то есть во времена керенщины. При этом наглость некоторых личностей переходила всякие пределы. Был некий Рафес, член городской думы, известный тем, что летом 1917 года произнес в киевской городской думе фразу: «Если дело будет идти о том, чтобы рубить голову контрреволюции, то знайте, что мы будем вместе с большевиками». Этот Рафес теперь, в 1919 году, «при правлении Добровольческой Армии», как ни в чем не бывало и в крайне арогантном тоне выступал в городской думе в качестве одного из отцов города. Ни он, ни другие политические евреи, очевидно, или не понимали, или не хотели понимать, что именно эта контрреволюция, которой они собирались «рубить голову», сейчас находилась у власти; и что она дала по великодушию своему возможность функционировать «революционно-демократической» городской думе и выходить всяческим еврейским газетам.
13
Помни о смерти (лат)
Ту же роль, то есть до крайности раздражающую, играла вновь образовавшаяся «Лига борьбы с антисемитизмом». Это учреждение могло бы оказаться полезным, если бы оно с места заявило urbi et orbi: [14] «антисемитизм в данное время свирепствует потому, что значительное число евреев (да будут прокляты они и дети их до седьмого колена!) вошли в состав обширной шайки убийц и насильников, именующей себя коммунистической партией».
Такое заявление, несомненно, оказало бы умиротворяющее влияние на русскую психологию Вместо этого «лига» занялась подсчетом жертв погромов (в это время в провинции громили главным образом петлюровцы, но и деникинские части кое-где уже произвели резню), не соображая, что считать погибших евреев еще не время, потому что никто не подсчитывал еще, да и не мог подсчитать, бесчисленных русских жертв. Кроме сего, сия лига занималась обелением евреев, вместо того, чтобы, захватив инициативу в свои руки, напечатать поименные списки евреев-чекистов с прибавлением: анафема им во веки веков!
14
На весь мир (лат)
Все это крайне затрудняло политическую атмосферу. Лишний раз сказалось непонимание со стороны евреев русской психологии, нечуткость к тому, что собственно родит антисемитизм. Да, вот такое поведение его вызывает больше всего! Для русской души нет ничего более отвратительного, чем упорное, жестоковыйное еврейское запирательство, нераскаянность, замазывание морей крови океаном лжи. И наоборот: «повинную голову и меч не сечет». Если бы когда-нибудь евреи это поняли!
При всех трудных обстоятельствах все же командованию Добровольческой Армии удавалось справляться и поддерживать внешний порядок в Киеве. В провинции было хуже. Дисциплина в армии вообще быстро падала. Я получал ужасающие письма из деревень и городков края. Русское население переживало тяжкое разочарование, увидев, что Деникинцы совсем не похожи на земных Архангелов, уничтожающих Зло. А такими их себе представляли, когда трепетно прислушивались к приближающемуся гулу «добровольных» орудий! Среди всяческого рода других безобразий, связанных с падением дисциплины, разразились и еврейские погромы.
Однако в самом Киеве еще «держались». Но в последних числах сентября большевики бросили на Киев «мадьярские дивизии», которые прорвали редкую цепь Добровольцев 1-го октября пришлось уходить.
Это был грандиозный исход. Я не знаю, сколько ушло евреев из Египта. Но из Киева, по исчислению некоторых аритмологов, вышло до 60 000 русских. Уходили, как были, с котомками в руках. Уходили пешком через мосты, на левый берег Днепра. Там, за рекой, старались втиснуться в редкие поезда. Если это удавалось, уезжали куда могли. Но значительная часть осталась в поселке Дарница и в окружающем лесу, надеясь вернуться в Киев. Действительно, растрепанные добровольческие отряды были опять приведены в порядок и брошены на Киев выбивать большевиков. Кроме того, был вызван Якутский полк, находившийся под Черниговом. Четвертого или пятого октября большевиков выбили, и значительная часть бежавших русских вернулась в свои дома.
А евреи? Да вот тут-то и есть «закавыка»… Евреев не было в этом исходе; их незаметно было среди этих многих тысяч русских (мужчин, женщин и детей), с узелками в руках струившихся через великолепный Цепной мост, под грустной сеткой дождя; и прорывавшемуся иногда сквозь тучи солнцу отвечали одни только русские улыбки. Евреи не захотели разделить нашу судьбу. И этим провели между собой и нами новую и, может быть, самую глубокую борозду.
Действительно: если не ушли, значит, им большевики ничем не грозили. Или, если и грозили, то во всяком случае не тем, чем грозили нам. Значит, и вправду коммунистическая власть есть прежде всего еврейская власть: евреи остались потому, что «их власть» им ничего особенного не сделает.