Что пропало
Шрифт:
Самым пугающим было то, сообразил Курт, что в каждый отчет Гэвин включал случайные детали, которых никто не мог знать: мысли упавших с крыши любителей нюхать клей, последние слова женщины своей подруге, импровизированный подарок жене, которого она никогда не получит, чувства парня, когда ушла девушка, настоящие мысли официантки о пьяном похабнике, мысли о внутреннем голосе, который не велел ему отойти; о ее странных ощущениях после того, как она съела картофель; о страхе, которым пахло дыхание диджея; о том, что в магазине играли ее любимую песню, когда ребенок пошел; о том, что лицо фельдшера напомнило ему отца; о жгучем стыде, когда он описался; внезапное воспоминание о волосах жены. Может быть, Гэвин все это выдумал. Может, он вообще все выдумывал. Может,
Мысли Курта уплыли в сторону. Убитый горем. Тот выглядел как человек, убитый горем. На лице застыла мука потери, словно расставание с жизнью было невыносимо. Если бы пошел туда сразу, как только увидел свет, тогда, может быть, успел бы сказать ему, чтобы он повременил прощаться с жизнью. Может быть, сказал бы ему, сколько раз сам хотел с ней распрощаться после смерти Нэнси, но так и не решился, и вот теперь вот он я, посмотри какой…
— …но не умер. Разбил все, что можно, кроме головы, а хотел, я думаю, как раз ее. Думаю, от головы и были все его неприятности, но упал неловко или, правильнее сказать, удачно, так что теперь одного только хочет — попытаться еще раз. Словом, галерею из-за этого закрыли на три месяца, и вместо чайной «Шелковица» в 1997-м открыли…
У Нэнси было другое лицо, не убитое горем, он никак не мог бы назвать его выражение, потому что она не была похожа на себя, такого лица у нее он никогда не видел — какое же тогда чувство мог он ему приписать? На опознании он не разрыдался. Ее немного подкрасили после аварии. Осталась небольшая синева вокруг глаз, но в остальном — никаких заметных повреждений на лице и черепе. Он опознал ее — узнал, — но узнавание было без боли, бесповоротность — без вопля. Осознание бесповоротности пришло не сразу.
— …а в первый год никто не умер, никто не родился, никто не пытался покончить с собой, никто не видел призраков, никто не пытался нас взорвать, никто не угрожал нас взорвать, никто не заливал клей в замки, никто…
Безымянный мужчина
Скамейка перед магазином «Некст»
Ладно, все.
Еще десять минут, ну, пятнадцать. Я должен уйти отсюда. Если не уйду отсюда, я кого-нибудь ударю. Чувствую, как во мне это растет. Я уже знаю признаки. Пятнадцать минут от силы. Пусть лучше выйдет до тех пор. Она меня знает. Меня нельзя доводить до такого состояния. Она первая устраивает истерику, если что-то не по ней, а сама вечно ставит меня в такое положение. Ненавижу это место.
Зачем притащила меня сюда? Одна не любит ходить — говорит, здесь однажды кого-то ограбили, и хочет, чтобы я был здесь и ее защищал. Иногда этого хочет, а иногда кричит, если скажу какому-нибудь, чтобы отвалил. Я не хочу, чтоб ее ограбили, так что мне прикажете делать? Она говорит: «Тебе там понравится, когда придешь туда. Можешь ходить, смотреть, какие есть видео в „Твоей музыке“». Черт, я лучше морду себе подожгу, чем зайду туда. Вы видали, каково там? Это прямо какой-то конец света в свинарнике. Не выношу, когда вокруг меня толпа, — она же знает.
Ненавижу это место. Не выношу, когда все на тебя смотрят. Не выношу их вида. На скамье напротив уселся один — так и хочется его ударить. Он думает, он кто-то, но я бы ему показал, кто он. С чего он взял, что он кто-то?
Это больное место. У него синдром. Оно меня достает. То ли запах, то ли освещение, то ли музыка — не знаю. Всегда чувствую, что подступает мигрень… тошнит, а потом возникают эти чувства — теперь уже я их знаю. Знаю, что они ненормальные. Я больной человек в больном здании. То, что узнал, — это первый этап, но толку мало от того, что узнал, если быстро отсюда не уберусь. Музыка разрывает мне голову. «Эм Пипл», будь они прокляты, — от них мне хочется кого-нибудь удавить. Хоть бы этот засранец убрался. С удовольствием подошел бы и растоптал ему башку, чтобы перестал ухмыляться вслед каждому проходящему идиоту. Я видел его на улицах. Он там никто, ноль без палочки. Вот почему здесь пакостное место — здесь он думает, он кто-то, и хочется показать ему, что он никто.
У нее еще пять минут, а потом все об этом узнают — я уже выхожу из себя. Дьявол, что за зрелище? Почему здесь столько жирных гадов? Их нельзя выпускать в город. Меня тошнит от них. Прутся к киоскам, покупают сало, запихивают через маленькие ротики в свои раздутые тела. Толстые, уродливые, глупые — все до одного. Что за рожи?! Кошмар. Как свиньи в говне. Господи, пулемет бы сюда. Блядь, где же она? Сколько платьев можно примерять? Думает, мне не все равно, что на ней надето? А может, это не для меня. Черт, иногда подумаешь, как она в «Бритиш оук» сует себя в лицо каждому мужику, протискиваясь к дамской комнате… Иногда думаю, что она со мной только в наказание. Она мне наказание за все плохое, что я сделал.
О, черт, этот засранец заболтал какую-то девку, и она повелась — вот до чего все неправильно. Я закрываю глаза.
Поторопись, ради бога. Мне очень плохо.
31
Эд подпрыгивал на полу пустой гостиной. Напрыгавшись, он лег и приложил ухо к лакированному полу. А сейчас радостно простукивал стены. Лиза ума не могла приложить, зачем он это делает. Она была уверена, что он и сам не знает.
Ей было нехорошо. Все в квартире было новехонькое, а запах пластика и пыли напоминал о летних поездках на заднем сиденье отцовской машины, когда она была ребенком. Внезапно вспомнился вкус размякшей от жары фруктовой конфеты, и ее затошнило.
— По-моему, все довольно основательно, Лиз, — сказал Эд.
Лиза остановила на нем долгий взгляд. Откуда что берется? Она никогда не видела его таким оживленным.
Он взял распечатку риелтора.
— Не могу оторваться от этого: «Абсолютно новая квартира-люкс в превосходно отстроенном здании для жизни вблизи воды и в нескольких сотнях метров от делового и торгового центра „Зеленые дубы“. Большая главная спальня с прилегающей ванной комнатой. Полностью оснащенная кухня с первоклассным оборудованием, соединенная с жилой/столовой зоной. Балкон с великолепным видом на канал».
Лиза стояла на маленьком железном балкончике и смотрела на чемодан, плывущий по маслянистой воде канала. Зрелище было невыразимо зловещее.
— Мы точно потянем. Представляешь, жить здесь! Но мы можем. Если ты получишь работу в «Фортрелле», это вообще будет пара пустяков. Конечно, туда придется ездить, но ты же сама сказала, что не хочешь жить рядом с работой.
Лиза старалась сосредоточиться на чемодане и не думать о том, каково это будет — жить в тени одного торгового центра и по два часа в день ездить на работу в другой. Чем дольше она смотрела на чемодан, тем больше пугалась нарастающего позыва броситься вниз. Чтобы прогнать головокружение, она стала смотреть на горизонт. Вдали был виден шпиль Дома друзей 36 — викторианское кирпичное здание выделялось среди серых параллелепипедов. Она была там однажды лет в шесть или семь. Мама повезла ее в город за покупками. Лиза ясно помнила, что на ней была оранжевая водолазка. Она ей всегда нравилась, но в этот день она надела ее впервые с тех пор, как мальчишка из класса сказал, что она в этой водолазке — «отпад». Это было глупое замечание, и никто не засмеялся, потому что вид у нее был не отпадный («отпадные, по-моему, не ходят в джинсах, Джейсон»). Так или иначе, Лиза больше не хотела ее носить. К ним подошла женщина с большим блокнотом и заговорила с мамой.
36
Дом для общественных собраний и богослужений квакеров.