Что с тобой случилось, мальчик?
Шрифт:
Примерно так ты ответил.
И тогда я сказал:
— Я тоже хочу лечить людей. Тоже хочу стать как ты. Почему за столько лет ты мне ни разу не читал роман, не развивал мои возможности?
— Кончу — дам прочитать. Это было просто опасно, — ответил ты. — Теперь, кажется, можно. Только ведь я не зря определил тебя именно в медучилище. А теперь что ты думаешь делать? Вечно ноешь, брюзжишь. То Сталин тебе виноват, то мать, то вообще эпоха. А ветер, между прочим, дует всегда. Как говорил индус Вивекананда, он дует одинаково для всех судов.
Видишь, к чему ты свёл тогдашний наш разговор. Скучно мне стало. И завидно. У тебя появилась надежда. А у меня?
Числа восемнадцатого февраля раздался телефонный звонок. Спрашивали меня. По имени–отчеству. Женским голосом. Просили на следующий день прийти в диспансер. Тебя не было дома. «Чего они от меня хотят? — подумал я. — Придётся куда-нибудь устраиваться».
Пошёл по улицам читать на досках «Мосгорсправки» объявления. Призывали учиться на каменщика, на токаря, на маляра,' продавца. Никто не приглашал учиться на дипломата. Списал в записную книжку несколько телефонов училища официантов и училища поваров. Подумал, хоть буду при этом питаться, отцу станет легче.
Видишь, я думал и о тебе, думал!
На другой день поехал к двенадцати в психдиспансер.
Старинный такой особнячок. Да ты там был. Знаешь. А уж мне приходилось раньше бывать не один раз — и когда в школе учился, и в медучилище: вызывали ведь через каждые полгода, беседы с врачом, выписка рецептов на лекарства, которые я никогда не ел. И ты, в отличие от матери, никогда не заставлял меня этого делать.
Ну вот. Подошёл я к окошку регистратуры. А там, как всегда, очередь. Правда, в этот раз небольшая. Человек пять. Встал за каким-то высоким мужиком с палкой, двигаемся понемногу. Наконец, подходит он к окошку, за которым сидит тётка — регистраторша в белом халате, просит:
— Будьте любезны, мне нужна справка о том, что я не состою у вас на учёте. Для поездки за границу.
Ух и позавидовал я ему! Вот, думаю, человек запросто, без всяких, окажется там. Я ещё хотел спросить: в какую страну едет?
Она потребовала паспорт и военный билет.
Он сунул их в окошко, сказал:
— У меня не военный — освобождение от воинской обязанности.
Регистраторша поглядела в документы, вскочила со стула, начала на полке толстые папки выглядывать. Вынула одну, пролистала.
— Странно, — говорит, — как это случилось, что вы до сих пор не находитесь у нас на учёте?
Он ещё смеётся:
— Потому что я ещё не сошёл с ума!
И тут она берет из стопки такую чистую тетрадочку с надписью «История болезни» и начинает переписывать в неё из паспорта его фамилию, имя, отчество и так далее.
Он как заорёт:
— Что вы делаете?! Мне нужна только справка!
А она ему:
— Не волнуйтесь, больной. Сейчас пройдём вместе в кабинет № 2, доктор вам все объяснит.
— Да я не больной! С какой стати вы завели на меня целое досье?!
— Тихо, — говорит она. — Тихо.
Выходит из регистратуры, запирает за собой дверь и, держа в руках документы и эту самую историю болезни, идёт куда-то в коридор. И он как миленький хромает вслед со своей палкой.
Надо мне было, дураку, уйти. Я просто почувствовал, как крюк этого самого невидимого механизма зацепил его и сейчас зацепит меня.
Регистраторша вернулась, Цап рукой из окошка мой паспорт.
— А где, — говорит, — военный билет?
— Какой ещё билет? Мне семнадцать, — отвечаю. А сам думаю: «Хорошо хоть скоро от армии освободят, должны освободить».
Она нашла историю болезни, сказала:
— Поднимайтесь на третий этаж к главврачу.
Теперь, если б захотел удрать, не смог бы.
Паспорт-то у неё! Вот система!
Пошёл и думаю: «А зачем все это надо? Нельзя было приходить. Обязан я, что ли?»
А там, у кабинета главврача, целая очередь расселась на стульях. Мамаши с детьми, которых, наверное, так же, как и меня, хотели сплавить в интернат. На вид совсем нормальные, славные детишки. Сидят притихшие, чуют, что их ждёт. И несколько взрослых.
Ждал я, ждал. Видел, как сестра принесла из регистратуры мою историю болезни.
Наконец, вызывают.
Вхожу, в кабинет. Огромный такой. Со старинным камином. Узорчатым паркетом. Посреди стол стоит. За ним жирная старуха — главврач с накрашенными губами. Сбоку — медсестра.
— Садись, — говорит старуха. — Что ж ты, голубчик, наделал?
Начала листать какие-то бумаги. Что-то переписывать в мою историю болезни.
Потом спрашивает:
— Интересуешься пейзажами Венеции?
— Нет, — говорю, — уже не интересуюсь.
— А головные боли у тебя бывают?
— Нет, — отвечаю, — не бывают.
— Странно…
И тут в кабинет вламывается этот хромой с палкой. Страшно было на него смотреть.
— Что у вас тут происходит?! — кричит. — Да я вас всех тут, . всю вашу лавочку разгоню к чёртовой матери!
— В. чем дело? Как вы смеете врываться? — говорит старуха.
— А вы как смеете нормального человека записывать сумасшедшим? Что у вас тут вообще делается?! Это вам не бериевские времена!
— Спокойно, — говорит старуха. — В чём все-таки дело? Присядьте, больной.
— Какой я вам больной?! Сами вы тут все сумасшедшие!
— Конечно, больной, — говорит старуха. — Смотрите, у вас по лбу пот катится, руки дрожат… Все признаки неуравновешенного состояния психики. Разве не так?
Он так и плюхнулся на стул у окна. Молчит.
— В чём все-таки дело? — снова спрашивает старуха. — Вы Нам мешаете.
— Ну и ну, — говорит, — я пришёл в спокойном состоянии за справкой. Для турпоездки в Австрию. Это у вас меня довели до того, что действительно дрожат руки. У меня в детстве был полиомиелит, детский паралич. И я давным–давно освобождён от воинской обязанности по группе первой, статья девять