Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
Чижов обнял ее за ноги выше колен, потянул к себе, она левой рукой уперлась ему в плечо, а правой гладила его короткие волосы.
«Пора будить отца прощаться», — подумал Чижов.
Дверь баньки опять стукнула, они встали и пошли. Пиратка бежал за ними, обгоняя и подкладывал на тропинке палку, чтобы Чижов бросил. И обижался и лаял, что тот не бросает.
— Пшел, — сказал Чижов, Пиратка мог перебудить всех. Привыкшие рано вставать люди и в воскресное утро спят чутко.
— Пшел, Пиратка, — сказала Тася
Когда они дошли до поросшего крупными северными ромашками погреба, Чижов поднял ком земли и швырнул в Пиратку. Они постояли, странно было сразу карабкаться, Тася дышала тяжело, будто после бега, и старалась сдерживать это дыхание. Чижов, не оборачиваясь, пошел наверх и только наверху, у старой деревянной трубы погреба, обернулся. Трава была высоченная, почти до колен, облака — длинные, светлые, как ножи. Тася тоже полезла вверх, ей хотелось подниматься ловко, казаться гибкой, и это у нее получалось. Чижов снял китель, они сели на этот китель, и высокая трава, и огромный куст бузины сразу же отгородили их от домов, Кузнечихи и всего остального мира.
Хлоп, хлоп! — доносилось с реки.
— Англичане считают, — сказал Чижов и взял Тасю за руку, — англичане считают… — он провел пальцем по Тасиной шее, Тася схватила его за палец, и так они посидели, слушая, как бухает кровь у каждого в голове.
— Что считают? — спросила Тася.
— Что когда женщины полощут белье, нельзя выходить в море… Даже к командующему, говорят, ходили. Мракобесие такое развели, — Чижов засмеялся, высвободив палец, и обнял Тасю.
— А командующий? — спросила Тася, на Чижове была белая нательная рубаха, расстегнутая на груди.
Чижов пытался расстегнуть платье там, где пуговицы были накладные, фальшивые, сбоку были крючки, но как подскажешь, никак не подскажешь. И чтобы не подсказывать, Тася медленно, сама дурея, стала целовать Чижову ключицу.
— Что ж командующий? — бормотал Чижов. — Ничего командующий, — он вдруг натолкнулся на крючки, — у нас, говорят, здесь триста лет стирают… — И это было последнее, что он сказал, крючки поддались дружно, разом, и, задохнувшись, они оба опустились в высокую густую траву. Шея, лицо и грудь Таси были белые, Чижов увидел, как она закусила губу, и почувствовал вдруг такую нежность, что в груди заныло и заломило плечи.
— Не бойся, — сказала Тася, — я тебя люблю. Ну что же ты?
— Не знаю, — Чижов сел и растерянно поглядел на часы. — Ты отцу моему не говори, что я заезжал…
— Ну да, — сказала Тася и засмеялась, чувствуя полную власть над ним. Она и не предполагала, что так можно чувствовать. — Приезжали, скажу, но предпочли… смотри, какая я сильная, — она надавила босой ногой на деревянную трубу погреба, но труба не поддалась.
Чижов размахнулся и ударил по трубе каблуком, доска треснула,
— Ты сильнее, — сказала Тася, — но так и должно быть…
Голова у Чижова опять кружилась и тяжелела.
— Конечно сильнее, конечно должно быть, — пробормотал он.
Неожиданно Тася взвизгнула и дернула ногой, так что он отлетел.
— Ты что? — не понял он и тут же почувствовал гудение и резкую боль в ладони. Из деревянной трубы, как бомбардировщики, эскадра за эскадрой вываливались осы.
— Ой-ой! — кричала Тася. — Туфля, где моя туфля?!
Чижов схватил китель и, отбиваясь им от ос, искал туфлю. Но стоило ему взмахнуть кителем, как из кармана веером вылетели и рассыпались в густой траве документы.
Теперь Тася стояла над ним и бешено вращала китель, покуда он на четвереньках выгребал из лопухов и ромашек удостоверение, аттестат и деньги, потом они скатились с погреба и побежали.
Только на углу Почтовой у Валеркиного дома они остановились и послушали: осы улетели, с холма открывалась река, небо над ней розовело.
— Теперь буду верить в приметы, — сказала Тася и попробовала вытащить жало, ладонь у Чижова уже опухла, пальцы были длинные, тонкие, сильные, на каждом по буковке: «Ч-И-Ж-О-В» и якорек у большого пальца. — Что там говорят англичане?..
— При чем тут приметы? — предполагая в Тасиных словах намек, Чижов напрягся.
— Ты самый лучший, — быстро сказала Тася, — я про ос… — и зубами вытащила жало.
— Теперь я, — сказал Чижов, и в эту секунду они оба одновременно услышали машину, идущую от города, где-то уже на Коминтерна. — Ты отцу скажи, что разбудить жалел, — он помолчал, — лучше вовсе не говори…
— Я фотокарточку принесу, — быстро сказала Тася, — чтоб при тебе была, тебя в школе Чижик звали?
— Нет.
— Пыжик?
— Нет, — засмеялся Чижов, — Тося, от Анастасия.
— Тося и Тася, — сказала Тася, — я тебе так и подпишу: Toce от Таси…
Они быстро шли задними дворами к дому.
За калиткой уже стоял «додж» и приплясывал невесть откуда взявшийся Киргиз в трусах, майке и сапогах, наголо побритая голова была большой.
— Пишите письма, — сказал Киргиз и провел ладошкой по бритой голове, — отправляемся, между прочим, в морскую пехоту, — и попрощался с Чижовым за руку.
Макаревич перебрался назад, уступая место Чижову, тот сел, в «додже» похрипывал приемник. Таси не было, и Чижов вдруг почувствовал, что это хорошо, что ее нет, и сухо приказал водителю трогать.
— Я Жоржу говорю: жена прислала письмо, — сказал Макаревич, — от ихнего климата у нее волосы лысеют и что она страдает… Я пошел к начмеду, но у него таких таблеток нет, — он пожал плечами, — а лысая женщина, я даже не представляю…