Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
— Вообще-то ты ему не пара, — важно сказал он, но Тася только засмеялась в ответ. Он порылся в кармане, дал Тасе сухарик и опять послушал коляску. — Трет, — озабоченно сказал он.
На деревянном тротуаре поспевать за коляской было трудно, Тася попросила его ехать потише и тут же увидела мгновенное счастье у него на лице и уже нарочно для него заругалась:
— Разогнался тоже, я ж на каблуках… У него девушка была?
— У кого?
Тася сбилась,
— У Анастасия Ивановича.
— А как же, Фаинка. Она замуж вышла, за летуна…
— А он переживал?..
— Летун?
— Ладно, — рассердилась Тася и замолчала.
— Дико, — ликовал Валерка, но дразнить Тасю, идущую сзади, и одновременно ехать было сложно, он обернулся и застрял колесом в щели забора.
— Понастроили, кулачье… — ругался он, пытаясь выбраться.
Почтамт был рукой подать. Тася опаздывала, но ждала, когда Валерик сдастся, грызла сухарь.
— Ладно, — сказал Валерка, — ты лучше…
Тася вытащила коляску.
— Но любил он ее страстно, — чесанул от нее Валерка, он хохотал так, что чуть не свалился с тротуара.
— Фаина, помнишь дни золотые, — пел Валерка с той стороны улицы.
— Не знаете — не говорите, — сказала бледненькая телефонистка с выщипанными бровями и тонкими сердитыми губами, — какой такой Рыбинск, когда это ленинградское направление, ноль-третье, а не ноль-седьмое.
У Таси подкосились ноги, сумочка не закрывалась, она зажала ее пальцами. Почтамт был гулкий, холодный, там, где «До востребования», клубился народ, здесь же открыли недавно, пускали по уведомлениям, и народу было всего ничего. Какой-то худой майор береговой службы с замотанной в одеяло пишмашинкой и с Трудовым Красным Знаменем, нынче редким, начфин из управления порта, да девочка, похожая на телефонистку, делала уроки за скошенным столом.
— Идите же к аппарату, — крикнула телефонистка, — да идите же!..
И Тася пошла к лакированного дерева довоенной будочке. Каблуки стучали по каменному полу, и Тася боялась громких своих шагов.
«На время разговора удостоверение личности остается у администрации» — было написано на будочке. Тася два раза прочла, но не поняла и стала глядеть на телефон, ожидая, что он зазвонит.
— Ну возьмите же трубку! — закричала телефонистка, и все, даже девочка, посмотрели на Тасю.
Она сняла трубку и услышала какой-то гул, что-то завывало в трубке: воу-воу, и вдруг через это «воу» Тася услышала мамин голос.
— Я же слушаю, слушаю! — кричал где-то
— Это кто?! — закричала Тася. — Это кто?!
— Тася, — кричала трубка, — Тася, ответь, Тася!..
— Мама, — кричала Тася, — мама, мамочка!..
— Тася, — кричала трубка, — ты где, Тася?!.
— Я на почте, — в отчаянии кричала Тася, — я на почте!..
— Тася, — закричал вдруг мужской голос, — Тася, девочка моя! Говори, говори, нас могут разъединить!
— Папа! — кричала, ничего не соображая, Тася, топая ногами. — Папа!..
— Ну скажи: экий же ты дурак, — папин голос вдруг прорвался, как через пробку, и стал совсем близко, и так же близко детский голос сказал:
— Таська, хи-хи…
— Тася, Тася, какое счастье, какое счастье, я не верила, я не верила! — опять закричал мамин голос. — Как же ты живешь, что ты ешь?.. Ты работаешь?
— Работаю, работаю маляром… в порту…
Мамин голос зарыдал.
— Прекрати! — резко сказал папин голос. — Это бессовестно — сейчас рыдать. Девочка моя, мы все гордимся тобой! Да прекрати же, — сказал он маме. — Сейчас-то, сейчас-то что…
В трубке щелкнуло, разговор закончился. Потом опять щелкнуло, и папин голос откуда-то ужасно издалека сказал:
— Не слышу, ушла уже…
— Я здесь, папа!.. — крикнула Тася.
— Ваш вызов: «До востребования» главпочты, Виноградова, семнадцать, — сказал ей сухой незнакомый голос, трубка опять выключилась.
В будку всунулся майор и очень твердо попросил Тасю освободить будку и приглядеть за его машинкой.
— Здесь стекло, — сказала Тася.
— Я сам вижу, что стекло, — строго сказал майор и открыл блокнот.
— «Удар был дерзок и смел, — по складам читал из блокнота майор, — главный калибр бил веселым желтым пламенем, мы ждали праздника на нашей улице и верили в него, и вот он пришел, сказал мне командир главной башни гвардии лейтенант Рыбник».
Тася засмеялась и открыла майору дверь.
— Гвардии лейтенант Рыбник не бывает, — сказала она, — и немецкая субмарина не может трусливо скрыться под водой… И смотрите сами за своей машинкой. А я уезжаю в Ленинград, вы что, не слышали? И буду жить дома, на Зверинской улице. — Неожиданно для самой себя она заплакала и быстро пошла к дверям.
Продолжая плакать, она прошла через почту с галдящей очередью у окошечка «До востребования», мимо высокой старухи, торгующей ящиками и кусочками мешковины для посылок, и старуха почему-то покивала ей головой.