Что скрывает правда
Шрифт:
Кеннеди многозначительно изгибает бровь.
– Позиция моей клиентки абсолютно ясна. Все эти утверждения являются ложными, надуманными и, весьма вероятно, злонамеренными. Никакого инцидента не было, что означает по определению, что вы не найдете доказательств, подтверждающих его.
– Как ваш клиент может быть в чем-то уверена, если она утверждает, что не помнит ничего после того момента, когда было открыто шампанское?
Фишер начинает отвечать, но Кеннеди опережает ее:
– Потому что она профессионал. Потому что поведение такого рода абсолютно не в ее характере, что, я уверена, с радостью подтвердят вам ее коллеги. Как я сказала, если вы найдете какие-то доказательства тому, что какой-либо инцидент имел
– А какой мотив может быть у мистера Моргана, чтобы делать ложные утверждения? У него есть что терять, а пользы никакой.
Адвокат изгибает бровь:
– Вот об этом, инспектор, вам придется спросить у него.
129 комментариев
26
Вместо родителей (лат.).
Клайв Конвей покончил с обследованием дома на Сент-Люк-стрит. Делать ему там было особо нечего. Два бокала из-под шампанского уже были вымыты и высушены, а так как очевидные признаки борьбы отсутствовали, он не представлял, что еще уголовный розыск рассчитывал найти. Он заканчивает фотографировать, напоминает себе, что нужно забрать пустую бутылку из мусорного ведра, и убирает бокалы в пакеты.
И уже собирается уходить, когда звонит его телефон.
– Конвей? Это Энтони Асанти. Мы допрашиваем Марину Фишер, и тут кое-что всплыло.
– Да?
– У нее с собой нет мобильника. Она думала, что взяла его, но в сумке его нет. Она думает, что он либо в ее кабинете в Эдит Ланселев, либо дома. Можешь поискать?
Конвей оглядывает кухню:
– Внизу ничего нет, придется посмотреть наверху.
– Огромное спасибо. И забери ее ноут, если найдешь, – учитывая, каким деликатным будет дело, Фаули хочет, чтобы мы проверили ее телефон. Ну, чтобы обезопасить себя.
– Ладно, я дам знать, если найду.
Клайв упаковывает свои вещи, идет в гостиную и оглядывается. Видит подключенный к зарядке мобильник на журнальном столике. Он укладывает его в прозрачный пакет и прячет в свой чемодан. И, только выпрямившись, замечает, что все это время в комнате находится мальчик, который сидит за низеньким столиком под окном. Он так увлечен своим делом, что, кажется, не подозревает о том, что в комнате есть еще кто-то.
Конвей подходит к нему. Мальчик трудится над большой картиной по номерам – это, похоже, огромное, сложное изображение святого Георгия и дракона. Если б этим занимался один из детей Конвея, карандашная штриховка везде вылезала бы за границы, а у этого ребенка явно больше терпения, и он лучше владеет своей рукой, чем все трое отпрысков Клайва, вместе взятые.
– У тебя великолепно получается, – бодро говорит Конвей. – Тебе, наверное, помогает то, что у тебя есть так много цветов…
У его детей тоже есть набор Caran d’Ache, но он не знал, что они бывают в три яруса глубиной. Здесь, наверное, больше сотни карандашей. Клайв несколько минут стоит
Конвей закрывает входную дверь и слышит, как щелкает замок. Монмут-хаус стоит на углу, поэтому у Марины Фишер, в отличие от ее соседей, есть боковой вход в дом и ей не надо решать неразрешимую проблему, с которой сталкиваются все владельцы блокированных георгианских домов от Бата до Блумсбери: что делать с чертовым мусорным баком. Баки Фишер прямо у боковой калитки, аккуратно спрятаны под специально построенным навесом, увитым клематисом. Конвей открывает один и, как ожидал, на самом верху находит бутылку из-под шампанского. Он убирает ее в пакет и уже собирается опустить крышку, когда обращает внимание на то, что лежит под бутылкой. Слегка хмурится, секунду сомневается, а затем лезет в свой чемодан за еще одним пакетом.
Адам Фаули
7 июля 2018 года
20:15
– Понимаю, сейчас поздно и жарко, сегодня суббота, и все вы предпочли бы вести допрос за стаканом холодного пива, но я просто хочу собрать первые впечатления, пока они свежие.
Я оглядываю их. Эв, Куинна, Асанти.
– Итак, кому из них вы верите? Предупреждаю, вопрос без подвоха.
– Если б вы потребовали ставить на кого-то из них, я поставила бы на Моргана, – говорит Эверетт. – Он ответил на все вопросы, поддерживал зрительный контакт. Даже признался, что она нравилась ему, что, как он наверняка знает, только усложняет дело. Но ему задавались вопросы, и он давал честные ответы.
Я поворачиваюсь к Куинну:
– Ну а ты что?
Он пожимает плечами:
– Не могу понять, что Морган вообще здесь делает. Ничего же, по сути, не случилось. Зачем устраивать это дерьмовое шоу? И одновременно рисковать своей карьерой? Он не дурак и наверняка понимает, что вероятность обвинительного приговора сто процентов.
Эв смотрит на него:
– Ты тоже сказал бы, что «ничего же по сути не случилось», если б все поменялось местами? Если б на их месте был мужчина-преподаватель и женщина-студентка? Нет, естественно, не сказал бы.
– Я знаю, что мы все это знаем, – ровным голосом говорит Асанти, переводя взгляд с одного на другого, – но сексуальное нападение никак не связано с сексом. Тут все дело во власти. А в этих отношениях власть у Фишер. Если б она злоупотребляла этой властью каким-нибудь другим способом – я имею в виду, академически, – тогда у Моргана было бы полное право подать жалобу. Почему здесь должно быть по-другому?
Куинн качает головой:
– Он все равно сильно рискует…
– А что насчет нее? – перебивает его Эв. – Зачем домогаться студента, когда знаешь, что он может пойти к руководству колледжа и пожаловаться? Вот это точно риск.
– В том-то и суть, – говорю я. – Оба они рискуют. Морган сам так сказал на допросе. Он сказал, что любой, кто работает в этой области, должен быть готов к риску, иначе они никуда не продвинутся.
Эв хмурится:
– Что, по-вашему, они стоят друг друга? Вы это хотите сказать?
– Я говорю, что перед нами два человека, которые, вероятно, в отличие от большинства, готовы играть по высоким ставкам.
Наступает пауза. Они плохо представляют, что нам это дает. Если честно, я тоже.