Что слышно насчет войны?
Шрифт:
Изя, по мнению Альбера, просто шляется и полагается на случай. А если счастливый случай и впрямь выпадает, то, вместо того чтобы сказать себе: «Сегодня мне везет, надо засучить рукава и не упустить удачу», — он поступает ровно наоборот. Для Изи удача — это когда с утра подвернется какое-нибудь дельце и, значит, потом он целый день свободен. Тогда он быстренько отвозит тележку в сарай на улице Жарден-Сен-Поль, берет удочку и спускается с моста Мари к Сене, чтобы, по его выражению, подразнить пескариков.
Я ему говорю: «Изя, не бросай дела, чуть только они пойдут
А он мне: «Погонишься за удачей да, не ровен час, перегонишь, так что она останется позади.
Если хочешь поймать рыбку, надо забросить удочку, чтоб поплавок несло точнехонько по течению. Не тянуть и не дергать».
Когда Элен, его несчастной жене, надоедает есть рыбу, Изя приносит свой улов нам. Но я потихоньку, только он отвернется, выбрасываю эту мелочь в помойное ведро. А Альберу про это и не заикаюсь. К чему лишние разговоры!
Про лай с еврейским акцентом Изя рассказывает моей дочке Бетти. Она сегодня лежит в постели.
Вчера вечером пришла из школы, дрожит, как в ознобе, и сразу забралась в постель, даже ужинать не стала. Я напоила ее горячим молоком с медом, но так и не поняла, что с ней, она только твердила, что больше в эту школу не пойдет.
Утром я пощупала ей лоб — вроде не горячий, но все же решила оставить ее дома. Изе она тоже сказала:
— Я хочу перейти в другую школу.
— В другую школу? — Изя глянул на меня. — Да ведь школу просто так не меняют.
— Не просто так! И потом, вон Рафаэль перешел же в другую школу!
Рафаэль и правда перешел в другую школу. Это было сразу после Освобождения, в самом начале учебного года. Он подрался с мальчишкой, который обозвал его жидом. Рафаэль набросился на него, как сумасшедший, насилу несколько человек вместе с учителем его оттащили. А потом учитель дал ему пощечину, потому что драться в классе запрещено. Тогда Рафаэль и вовсе разбушевался, стал кричать: «Войны больше нет! Хватит!», — сшибать ногами парты и боднул в живот учителя. Потом содрал со стены географическую карту, порвал ее и выбежал вон. Портфель его нам принесла школьная уборщица. А на другой день Рафаэль отказался вставать с постели и сказал, что не пойдет больше в школу. Меня вызвал директор. Требовал, чтобы Рафаэль извинился за то, что ударил учителя и, главное, разорвал карту Франции. Ну, я и перевела его в лицей Карла Великого.
— Тебя кто-то обозвал жидовкой? — спросил знавший все это Изя.
Бетти помотала головой.
— Но случилось что-то серьезное?
Бетти, глядя в пол, кивнула.
— И рассказать, в чем дело, ты никому не хочешь, ни мне, ни маме?
Бетти опять потрясла головой.
— Потому что тебе стыдно?
Бетти подняла глаза, открыла рот, но ничего не сказала. А потом опять потупилась, и мы с Изей увидели, что по щекам ее потекли слезы.
— Послушай, давай договоримся вот как, — предложил тогда Изя. — Ты мне расскажешь, что случилось, а я тебе за это тоже расскажу одну историю. Идет?
— Только ты первый!
Пожалуйста. Мы договорились, и я тебе верю.
Бетти натянула одеяло до самого подбородка и приготовилась
— Ну хорошо. И ты, Лейбеле, слушай, тебе тоже будет интересно.
Лейбеле дремал на полу, положив голову на передние лапы. Услышав свое имя, он открыл один глаз, потом широко, по-собачьи, разинув пасть, зевнул и тут же уснул снова. Бетти улыбнулась, первый раз за все утро.
— Не хочет, не надо, — сказал Изя. — Итак, я начинаю.
Жил-был на свете один король. Страна, которой он правил, находилась в Центральной Европе. Точнее, в Карпатах, а еще точнее, на Буковине. Нет, не так. Это плохое начало. А нужно хорошее — это очень важно.
Изя подумал и начал заново:
— Так. Я расскажу тебе историю про мальчика по имени Якоб. Ему было семь лет, и он жил со своими родителями в маленьком городишке Австро-Венгерской империи. Якоб чуть не умер еще в младенчестве — он от рождения не мог нормально дышать. Врачи пытались его вылечить, но болезнь оказалась слишком тяжелой. Родители сидели у его кроватки день и ночь. И вот как-то они услышали, что в Вене есть очень искусный хирург, по имени Бронштейн, и что будто бы он спас многих больных, от которых другие врачи, даже самые знаменитые, отказались.
Слава этого хирурга была так велика, что записываться к нему на прием надо было заранее — за несколько недель, а то и месяцев. К счастью для маленького Якоба, доктор Бронштейн очень любил детей, а особенно обожал безнадежные случаи. Мама с папой написали ему письмо и были страшно рады, когда в ответ получили из клиники приглашение приехать на следующей же неделе. Но их удивила приписка в конце, сделанная рукой самого доктора и адресованная отцу Якоба: «Раз вы портной, захватите вместе с сыном мешок пуговиц». И подпись.
Родители ломали голову, что бы это могло значить. Ни до чего не додумавшись, отец сшил специальный мешочек и сложил в него все пуговицы, какие только смог найти: белые и цветные, металлические, деревянные и костяные. Пуговицы для брюк и сорочек, для пиджаков и военных мундиров и даже застежки-кнопки на всякий случай.
Когда маленького Якоба привезли в Вену, ему стало еще хуже — в большом шумном городе он совсем не мог дышать. Доктор Бронштейн посмотрел на него и решил оперировать немедленно.
Операция длилась четыре часа, родители Якоба извелись от беспокойства. Когда же наконец из операционной вышел доктор Бронштейн, весь взмокший, но сияющий, они зарыдали от счастья и бросились в объятия друг друга, потому что поняли — их сын спасен. Доктор Бронштейн объяснил им, что он присоединил к трахее ребенка маленькую трубочку, а к концу ее приделал костяную пуговку (которую выбрал из тех, что привез отец Якоба).
Этим концом трубочка была пришита к глотке, так что четыре дырочки, проделанные для ниток, исправно пропускали воздух в легкие. «Теперь у вашего мальчика все будет хорошо, — сказал хирург. — Жизнь его вне опасности. Но все же увозите его из города как можно скорее». Он посоветовал родителям перебраться в Карпаты, а точнее, на Буковину, где, как он считал, был здоровый для дыхательных путей воздух.