Что-то… (сборник)
Шрифт:
«У неё больше нет отца. – И тут же, со слабой улыбкой, добавила: – Впрочем, никогда и не было».
Несмотря на эти слова, и на то, что отец малышки никогда даже не упоминался, ему подумалось, что для неё, наверняка, что-то значит смерть человека, с которым она…. И, очевидно, не долго думая, он выпалил:
«Зато есть я. И я хочу помогать растить мою сестрёнку. Я вас обоих очень люблю».
Ей только и оставалось, что крепко обнять племянника, который почти догнал её по росту, прижав его к себе. Как же приятно было к ней прижиматься! И как хорошо от неё
Но окончательно он успокоился только тогда, когда «маленькая тётя» попросила его родителей подыскать ей какое-нибудь место работы, и сказала, что справлялась в яслях о месте для малышки. А это означало… жизнь. Обычную жизнь семьи и… дома. Правда, однажды, у него мелькнула мысль, что таким развитием их жизнь обязана смерти того человека, с которым «маленькая тётя»… была когда-то. Но потом он решил, что тот человек был не очень-то хорошим, раз она, беременная, от него не просто ушла, а даже уехала в другой город. А вот ему повезло. И только он знает, как.
Постепенно, когда окончательно ушло подспудное знание, что они здесь только временно гостят, их жизнь наполнилась ощущением истинно семейной жизни. И это включало в себя всё. Например, он иногда, надо признать – по делу, получал нагоняи от «маленькой тёти», после чего дулся на неё какое-то время. Но потом он всегда старался с ней помириться, потому что так было… уютней. В конце концов, лучше иногда получать подзатыльники, зная, что в другой раз тебя могут погладить по голове, чем быть вообще «нетронутым».
Он не знал, что однажды его мама сказала своей сестре, что, кажется, той лучше удаётся управляться со своим племянником, чем ей самой. В её словах не было ревности; она немного смятенно призналась, что, при всём желании и старании, у неё никак не получается быть полноценной матерью. Она это точно знала, ощущала. У них с мужем было что-то не так. Нет, они были хорошими, преуспевающими, нормальными людьми, но в них чего-то не хватало. По современным стандартам они были почти идеальны, но, кажется, всё это было несколько… неестественно, что ли. А вот она, милый «гномик», привнесла в их семью что-то необъяснимое, но очень нужное.
Однажды в теннисной школе случилось что-то невразумительное. Они отрабатывали подачу, пытаясь, время от времени, пробивать эйсы, когда внезапно со стороны раздевалок раздался звонкий девичий вскрик. Все, конечно, рванулись туда, и увидели, что в коридоре перед раздевалками на полу лежала, свернувшись калачиком и скрестив руки на груди, та самая «Оно». А у стены сидел с ошалевшим видом донельзя прыщавый парень и монотонно бубнил:
«Я только обнял её. Я просто хотел пошутить. Я всего лишь обнял её».
Впоследствии выяснилось, что он, подкравшись к ней сзади, обхватил её руками, крепко прижав её к себе (он не стал говорить, что лапанул её за грудь, желая удовлетворить давний интерес о её размере). Что произошло потом – он не понял; очнулся он уже на полу, пребывая в странном состоянии.
Когда «Оно» начала приходить в себя, одна из тренеров, поинтересовавшись, как она себя чувствует, дотронулась до её плеча. От этого, казалось, их обоих как будто ударило током и отшвырнуло друг от друга. «Оно» прижалась к стене, дико зыркая на окружающих. Понадобилось довольно много времени, чтобы успокоить её. Потом было о чём порассуждать и погадать тем, кто это видел, и тем, кому об этом рассказали. Но так и не сложилось однозначного мнения о том, что же с этой особой не так. Никто ведь не знал, что…
***
…когда ей было десять лет, её изнасиловал пьяный «пэтэушник», затащив её в гаражи. Он, противно хмылясь, твердил, что сделает её женщиной, что она сейчас испытает кайф. А ей было очень больно. И страшно. И противно. Но главное – больно. Закончив её мучить, он вытер свой член её юбочкой и, осмотрев её с ухмылкой, ушёл прочь, тихо насвистывая.
Всё, что последовало за этим, было каким-то нереальным. Милиция, врачи, опять милиция, истерика на опознании, и опять врачи. Показавшееся строгим, как всё, что связано с врачами, заключение «сильнейшее повреждение органов малого таза»; и обидные, оттого, наверное, что были сказаны соседке, да ёщё прямо в подъезде, слова бабушки: «Он ей там всё порвал. Совсем. Не быть ей женщиной». Это ещё почему?
Произошедшее изменило её полностью. Она возненавидела всех представителей противоположного пола; сначала эта ненависть была по-детски нарочитой, но потом переоформилась в нечто инстинктивное. Она с трудом выносила, когда близко от неё находился какой-нибудь «он» старше её хотя бы на два года. Мальчишек же она могла просто презирать, без страха. Она упорно отказывалась носить платья и юбки (в тот проклятый день на ней была коротенькая юбчонка, в которой она занималась теннисом), и одевала теперь только брюки, джинсы, в крайнем случае – широкие шорты. И то, шорты надевались только по необходимости – в джинсах в теннис особо не поиграешь, а бросать теннис ей не хотелось.
Но её отношение изменилось не только к парням, но и к девчонкам. Для неё они стали дурами, которые, прыгая по корту в мини-юбочках, позволяют всем, кому захочется, пялиться на их трусы. А если и надевают шорты, то такие обтягивающие, что ягодицы выпячиваются наружу. И ведь их забавляет, что парни на них пялятся, хоть они их за это и презирают. Сами не знают…. А ещё она стеснялась при них раздеваться. Она так боялась, что кто-нибудь сможет увидеть, что у неё…
Когда у неё начала расти грудь, она с удовлетворением подумала, что бабушка ошиблась. Она обрадовалась, когда у неё начали расти волосы «там»; она хотела, чтобы они поскорее отросли, скрыв её…
Но бабушкины слова снова припомнились лет в четырнадцать, когда у девчонок начали случаться месячные и они, делясь друг с дружкой, приставали и к ней с вопросом «А у тебя уже…?». А что «уже»? После разговора с мамой ей, наконец, стало полностью понятно значение бабушкиных слов. Однажды, на всё тот же вопрос очередной девчонки она ответила утвердительно и от неё отстали. Потом она даже придумала себе цикл, чтобы не приходить на тренировки в «эти дни», и тем самым соответствовать…