Что-то страшное грядёт
Шрифт:
Луна-Парк был подобен огромному темному очагу, в котором загорались угольки по мере того, как тени стягивались к карусели, чтобы воспламенить свои глаза лицезрением драматической картины.
Озаренный луной, лежал мальчик с картинками по фамилии Мрак.
Лежали убитые драконы, разрушенные башни, груды монстров из мрачного средневековья — плоды обветшалого вымысла, разбитые птеродактили, точно бипланы былых и всегда бессмысленных войн, изумрудного цвета раки, застрявшие на белом морском песке в пору жизненного отлива… Все, все до одной картинки теперь менялись, преображались, морщились, по мере того как остывало маленькое тельце. Обратилось
Новые и новые уродцы с лицами цвета постелей, на которых столь многие понесли поражение в битве душ, возникали из теней, чтобы включиться в растущий и все более любопытствующий хоровод вокруг Чарлза Хэлоуэя и оброненного им бремени.
Вилл прервал свои отчаянные попытки вернуть Джиму жизнь, нажимая и отпуская, нажимая и отпуская грудную клетку. Его не страшили эти зрители в ночи — сейчас не время бояться! А хоть бы и время — эти уродцы, чувствовал он, глотали ночной воздух с такой жадностью, как будто много лет им не дышалось так вольно, так хорошо!
На глазах у Чарлза Хэлоуэя и на по-лисьему горящих, по-рачьему влажных, подернутых пленкой глазах отстраненных наблюдателей плоть мальчика, который был мистером Мраком, становилась еще холоднее, и по мере того, как смерть корчевала корни кошмаров, каллиграфические рисунки и смутные молнии набросков, скручиваясь, извиваясь и расправляясь, подобно зловещим знаменам проигранной войны, начали исчезать с кожи простертого на земле маленького тела.
Два десятка уродцев испуганно озирались, как если бы луна вдруг располнела и все прозрели; они растирали запястья, словно освобожденные от оков, разминали шеи, как будто с понурых плеч свалилось тяжелое бремя. Исторгнутые из долгого небытия, они растерянно моргали, не веря своим глазам: рассадник их недоли был простерт на земле возле выдохшейся карусели. Достань им отваги, они могли бы протянуть дрожащие руки к усмиренному смертью рту, к мраморным прожилкам лба. Теперь же они оцепенело смотрели, как один за другим их портреты, воплощения смертной алчности, злобы, мерзких прегрешений, изумрудные копии слепых в своем заблуждении глаз, искривленных муками ртов, плененных страстями тел таяли на поверхности ничтожного снежного сугробика. Вот растаял Скелет! Вот семенящий по-крабьи боком Карлик! Вот Глотатель лавы оставил осеннюю плоть, за ним последовал весь в черном Лондонский палач, вот взмыл и пропал, обратился в чистейший воздух Его Тончайшее Великолепие, Воздухоплаватель, Человек-Монгольфьер, вот разбежались ватаги и шайки… Смерть отмыла чертежную доску!
И лежит на земле просто мертвый мальчишка, без единого синяка-картинки, глядя на звезды пустыми глазами мистера Мрака.
— Ах-х-х-х…
Притаившийся в тени диковинный народец дружно вздохнул с облегчением.
Может быть, каллиопа рявкнула напоследок, точно шпрех-шталмейстер. Может быть, гром в облаках перевернулся с бока на бок во сне. Внезапно все пришло в движение. Уродцы бросились врассыпную. На север, на юг, на восток, на запад, освобожденные от шатров, от хозяина, от нечистых законов, главное — освобожденные друг от друга, они бежали, словно спасающиеся от бури поросята-альбиносы, беззубые вепри, испуганные мишки-губачи.
Должно быть, при этом каждый на бегу задел по растяжке, выдернул по колу.
Потому
Шипя, как гадюки, извиваясь, как кобры, взбесившиеся веревки скользили, хлестали, косили траву стелющимися бичами.
Костяк огромного Главного Шатра уродцев бился в конвульсиях, мелкие кости отделялись от средних, средние от огромных, как у бронтозавра. Все колыхалось, предвещая развал.
Шатер зверинца сложился, точно черный испанский веер.
По велению ветра рушились остроконечные силуэты малых шатров на лугу.
И наконец, после минутной заминки, Главный Шатер, эта огромная меланхолическая ящероптица-наседка, захваченный низвергающимся вихрем, оборвал три сотни пеньковых змей, с треском сломал черные колья, разбросав их вокруг, будто зубы из циклопической челюсти, и захлопал сотнями квадратных метров плесневелых крыльев, как бы пытаясь взлететь, однако эту тушу, подвластную элементарному земному тяготению, неизбежно должна была сокрушить ее собственная парализованная тяжесть.
Пахнущие землей, горячие, влажные выдохи Шатра разметывали конфетти, превосходящие возрастом венецианские каналы, и комья розовой сахарной ваты, напоминавшие заношенные горжетки. Горестно вздыхая, Шатер сбрасывал свою шкуру, расставаясь с брезентовой плотью, и наконец с троекратным громом, как от пушечных залпов, рухнули вниз старинные балки, слагавшие хребет увечного монстра.
Каллиопа несуразно булькала на ветру.
Поезд стоял одиноко в поле, точно брошенная игрушка.
Высоко на еще уцелевших шестах вымпелы с намалеванными изображениями уродцев похлопали в ладони напоследок, а затем шлепнулись на землю.
Скелет, единственный из всей диковинной компании, кто еще не убежал, наклонился над фарфоровым тельцем мальчика, который был мистером Мраком, поднял его и понес куда-то вдаль.
Вилл увидел мельком, как он шагает со своей ношей через холм, испещренный следами разбежавшейся челяди Луна-Парка.
Отрывистый грохот, сумятица, картины смерти, бегущие люди… Лицо Вилла поворачивалось то туда, то сюда. Кугер, Мрак, Скелет, Карлик — он же продавец громоотводов, не бегите, вернитесь! Мисс Фоули, где вы? Мистер Кросетти, опасность миновала! Остановитесь! Успокойтесь! Все в порядке. Возвращайтесь, возвращайтесь!
Но ветер стирал отпечатки их ног на траве; глядишь, так и будут вечно бежать наперегонки с самими собой…
И Вилл снова оседлал Джима и принялся нажимать, отпускать, нажимать, отпускать его грудную клетку, потом потрогал дрожащей рукой щеку своего лучшего друга.
— Джим?..
Но Джим был холоден, как сырая земля.
Глава пятьдесят четвертая
Под холодом угадывалось тепло, белые щеки Джима чуть розовели, но пульса, сколько ни щупал запястье Вилл, не было, и сердце, когда он приложил ухо к груди, не билось.
— Он мертв!
Чарлз Хэлоуэй подошел к своему сыну и к другу своего сына и, опустившись на колени, потрогал неживую шею, недвижимую грудь.
— Нет, — нерешительно произнес он. — Не совсем…
— Мертв!
Внезапно из глаз Вилла брызнули слезы. И так же внезапно кто-то толкнул, встряхнул, ударил его.
— Прекрати! — воскликнул отец. — Ты хочешь спасти его?
— Поздно, папа, слишком поздно!
— Замолчи! Слушай!
Но Вилл продолжал рыдать.