Что видно отсюда
Шрифт:
— Ты тут что-то путаешь, — сказала Сельма.
Любовь настигает человека, думала я, она возникает как судебный исполнитель, который недавно явился в соседней деревне к крестьянину Лейдигу. Начавшаяся любовь, думала я, опечатывает все, что у тебя есть, и говорит: «Это все теперь не твое».
— Ты тут что-то путаешь, Луиза, — сказала Сельма, — это не любовь, это смерть.
Она обняла меня одной рукой, это выглядело так, будто она двигала по грязи вперед и стул-каталку, и меня.
— И есть в этом одно тонкое различие, — сказала она и улыбнулась — Из царства любви некоторые все же возвращаются.
Пока
— Ты смотришь на меня так, будто я нечистый дух. А это всего лишь я, Фредерик. Мы говорили с тобой по телефону.
А если он все-таки смог это увидеть, то просто сохранил в тайне.
Felicita
— Ты слишком рано, — сказала я, когда мы с Фредериком стояли перед дверью моей квартиры, и это была самая глупая первая фраза из всех возможных.
— Я знаю, и мне очень жаль, — сказал Фредерик, — но кое-что сдвинулось. Ты дрожишь, — заметил он потом. — Тебя прямо-таки трясет.
— Это совершенно нормально, — сказала я. — У меня всегда так.
С двери квартиры напротив упал на пол небольшой венок из соленого теста и разбился на тысячу мелких крошек. Фредерик посмотрел на это крошево и снова перевел взгляд на меня.
— Плохо закрепили, — объяснила я.
Фредерик смотрел на меня с дружелюбием и вниманием, которое трудно было выдержать.
— Входи же, — сказала я, раскрывая перед ним дверь.
В моей крошечной прихожей лежали две коробки с вещами из врачебного кабинета моего отца. Все оборудование кабинета он распределил повсюду: несколько коробок стояли в подвале Эльсбет, несколько у меня, а большинство у Сельмы.
Аляска тоже стояла в прихожей, и там было так тесно, как будто мы втроем набились в шкаф. Фредерик попытался нагнуться к Аляске, но даже для наклона не хватило места.
— А это что такое? — спросил он, показывая на прозрачный пластиковый контейнер, стоявший на коробках.
— Это инструменты для ухо-горло-носа, — сказала я.
— А тут есть еще комната? — спросил Фредерик.
— Сюда, — указала я, подталкивая Фредерика в мое жилье.
Я попыталась взглянуть на это жилье свежим взглядом Фредерика. Раскладной диван, сверху покрывало для Аляски, стеллаж для книг, который стоял у меня еще в детской комнате, кровать, которая представляла собой матрац на подставке из реек, в углу стопка книг из нашего магазина для пробного чтения: чтобы знать, кому их рекомендовать. Фредерик посмотрел на стеллаж, быстро отвернулся и целеустремленно шагнул к небольшой фотографии на стене. Это фото было единственным предметом во всей квартире, который я не вытерла от пыли.
— Вот так всегда
— Это Мартин, — сказала я. Нам с Мартином было на этом фото по четыре года. Сельма сфотографировала нас во время карнавала. Я была наряжена фиалкой, со слишком большой для меня шляпой Эльсбет на голове, а Мартин был земляничкой. Оптик тогда покрыл себе плечи искусственным газоном и притворялся грядкой. Он носил Мартина на руках.
— Стеллаж покосился, — сказал Фредерик, не сводя глаз с фотографии.
— Есть хочешь? — спросила я.
— Очень.
— Я тут подумала. Здесь есть японский ресторан, у них подают одно блюдо, называется Постное блюдо буддиста, и я подумала…
— Честно говоря, — сказал Фредерик, — я хочу картошку фри. Картошку фри с кетчупом.
Мы шли по райцентру, Аляска между нами, и я удивлялась, почему люди не пялятся на Фредерика и его красоту, и что никто никого не задавил, заглядевшись, и что люди не выворачивали шеи и не натыкались на фонарные столбы, и что пара, проходившая мимо нас в бурном споре, не потеряла нить разговора. Кто-то из встречных мельком поглядывал на нас, но скорее из-за монашеского одеяния Фредерика.
Мы вошли в закусочную. Там было два стоячих столика, над одним из них висел маленький включенный телевизор. Игровой автомат мигал лампочками и что-то наигрывал. Пахло прогорклым жиром.
— Хорошо здесь, — сказал Фредерик и сказал это без насмешки.
Он съел четыре порции картошки фри.
— А ты хочешь? — то и дело спрашивал он меня после того, как я управилась со своей порцией, и протягивал мне картошку, наколотую на пластиковую вилку. — Очень вкусно.
По телевизору над нами как раз выступали Аль Бано и Ромина Пауэр, они пели Felicita.
— Да, кстати, как идут дела у твоей матери с продавцом мороженого, — спросил Фредерик, выдавливая еще один пакетик кетчупа на свою картошку.
— Хорошо. Но я думаю, моя мать все еще любит моего отца.
— Прекрасно, — сказал Фредерик, — а отец?
— Он странствует.
— А этот оптик? Он признался твоей бабушке?
— Нет.
— Превосходно, — сказал Фредерик и сунул в рот сразу пять кусочков картошки фри.
Я улыбалась ему:
— А что же ты ешь в Японии?
— Главным образом рис почти без ничего, — сказал Фредерик, вытирая кетчуп в уголках рта. — А кола тут есть? Давай я возьму нам еще колы.
Фредерик встал и пошел к холодильнику у стойки, мимо мужчины у автомата, который даже не обернулся на Фредерика. Я вдруг обрадовалась, что мы поедем в деревню. Таким образом появятся люди, которые потом смогут подтвердить, что Фредерик действительно тут был. Мужчина у игрового автомата и продавец закусок были бы неподходящими свидетелями, они непостижимым образом были заняты другими вещами, а не Фредериком — азартной игрой и фритюрницей.
Вернувшись ко мне, Фредерик озарил меня своими ясными глазами, которые, как позже выразится оптик, были цианисто-кобальтовые, как будто кола была тайным сокровищем. Он протянул мне бутылку, я взяла ее и обнаружила, что больше не дрожу. Как хорошо, что ты здесь, подумала я. Фредерик засмеялся и откинулся назад.