Что я сделала ради любви
Шрифт:
– И я не продавала наркотики! И сама не сидела на игле! – прорычала она. – Никогда! Мне всего лишь нужно было жилье и нормальная еда!
Джорджи выключила камеру.
– Нет-нет! – воскликнула Чаз. – Включите-включите! Вы же так сильно хотели это услышать! Так что включайте.
– Да нет, не стоит. Я не…
– Включайте, – свирепо прошипела Чаз. – Это важно. Сделайте так, чтобы это стало важным для всех.
Руки Джорджи затряслись, но она поняла и вновь направила камеру на Чаз.
– Я была грязной, голодной и все время таскала вещи с собой, – говорила Чаз.
Сквозь объектив Джорджи наблюдала, как слезы пробиваются сквозь черную дамбу ресниц Чаз.
– Я
Брэм попытался погладить Чаз по спине, но она оттолкнула его руку.
– Я твердила себе, что пойду на это только один раз и возьму за услуги столько, сколько нужно, чтобы продержаться до того времени, пока не снимут гипс с руки. – Ее слова, как камешки, летели в камеру. – И вот я решилась… Он был старик. И согласился заплатить две сотни баксов. Но когда все было кончено, вытолкал меня из машины и укатил, не дав ни цента. Меня долго рвало. – Губы Чаз сжались в горькой усмешке. – После этого я усвоила, что нужно брать деньги вперед. По большей части двадцать баксов, но я не… я никогда не употребляла наркотики и заставляла этих типов надевать презервативы. Поэтому не походила на других девушек, которые кололись и плевать на все хотели. Мне было не все равно. И я не была шлюхой!
Джорджи снова попыталась отключить камеру, однако Чаз ее остановила:
– Ведь вы это хотели услышать? Попробуйте только остановиться сейчас!
– Хорошо, – кивнула Джорджи.
– Мне было противно спать на улице. – Слезы лились по Щекам. – Но еще противнее было мыться в общественных банях. Я ненавидела все это так, что хотела умереть. Только убить себя намного труднее, чем кажется. – Она выхватила бумажную салфетку из стоявшей на столе пачки. – Незадолго до Рождества я встретила парня, у которого купила несколько таблеток. Не для того чтобы словить кайф. Я хотела… разом со всем покончить. – Чаз шумно высморкалась. – Я собиралась приберечь их до сочельника, как подарок себе. Решила, что выпью их, свернусь калачиком на первом попавшемся крыльце и усну навсегда.
– О Чаз! – охнула Джорджи. Сердце ее разрывалось от жалости. Брэм притянул Чаз к себе и обнял за плечи.
– Оставалось ждать до сочельника, но я была слишком голодна. – Она смяла салфетку в руке. – И вот как-то ночью снова увидела того парня – он выходил из клуба и был один. Не знаю почему – может, потому, что он выглядел порядочным человеком, – я заговорила с ним. Он спросил, сколько мне лет. Мужчины вечно задавали мне этот вопрос, и я отвечала то, что они хотели услышать: что мне четырнадцать или двенадцать. Но этот парень не был похож на подонка, и поэтому я сказала правду. Он вытащил из кармана деньги, отдал мне и пошел дальше. Я сосчитала деньги. Сто долларов. Мне бы поблагодарить его, но я просто спятила от голода и потому заорала ему вслед, что не нуждаюсь в благотворительности. А когда он повернулся, швырнула деньги ему в лицо. – Она отстранилась от Брэма и выбросила салфетку в мусор. – Он вернулся, поднял деньги и спросил, когда я ела в последний раз. Я ответила, что не помню. Он схватил меня за руку, отвел в бар, заказал гамбургеры, картошку и коку… Он не позволил мне пойти в туалет помыть руки. Сказал, что я обязательно попытаюсь сбежать, но я об этом и не думала. Слишком хотелось есть. Я обернула гамбургер бумажной салфеткой, чтобы не дотрагиваться руками до еды. – Чаз подошла к раковине, открыла воду и, стоя спиной к ним, стала мыть руки. – Он подождал, пока я доем. И сказал, что отведет меня в такое место… вроде убежища для бездомных, где есть социальные работники. А я ответила, что мне ни к чему социальные работники и все, что мне нужно, – это работа в ресторане, но туда не устроишься, если нет жилья и не имеешь возможности мыться каждый день.
Джорджи опустила камеру и облизнула пересохшие губы.
– Поэтому он сам дал тебе работу. Пригласил домой уличную девчонку, которую увидел впервые, и дал ей возможность жить в нормальном доме.
Чаз резко повернулась: гордая, непокорная, дерзкая, открыто злорадствующая.
– Он вообразил себя самым умным! И не понимал того, что я могла вонзить в него нож и украсть все деньги. Он, видимо, не знал, насколько подлыми могут быть люди! Теперь понимаете, почему за ним нужно приглядывать, почему его нужно опекать?
– Понимаю, – кивнула Джорджи. – Раньше не понимала, зато понимаю теперь.
– Сомневаешься, что я смог бы выстоять против такой коротышки, как ты? – спросил Брэм.
Чаз, словно не слыша его, схватила бумажное полотенце и шагнула к Джорджи.
– Теперь, когда вы получили все, что желали, может, оставите меня в покое?!
– Конечно, – согласилась Джорджи. – Конечно…
С этими словами она вышла из кухни.
Глава 16
Джорджи, закрывшись в ванной Брэма, отмокала в воде. И ее, и Чаз предали мужчины. Конечно, участь Чаз была намного ужаснее: ей пришлось жить на улице. У нее же все было не так… Брэм отвратительно обошелся с ней на яхте, потом ее публично бросил муж, обещавший любить вечно. Теперь и она сама, и Чаз пытались найти собственную дорогу в жизни. Но рассказала бы Чаз свою душераздирающую историю, не окажись в руках Джорджи камера?
Так отражает ли камера реальность или изменяет ее? И способна ли она изменить будущее? Теперь, снятая на пленку, история, наверное, поможет Чаз покончить с прошлым и идти дальше. Но поразительнее всего было то, что съемка позволила Джорджи увидеть и свою жизнь в ином свете.
Единственная часть рассказа Чаз, которая по-настоящему шокировала Джорджи, – это история с Брэмом. Он уничтожил мир, но стал спасителем Чаз. Она узнавала о нем все больше нового, и ни одно открытие не вписывалось в тот образ, который она себе когда-то нарисовала. Брэм гордо заявлял, что ему плевать на всех, кроме себя самого, но и это оказалось не совсем правдой.
Джорджи вымыла голову, высушила волосы и наложила на веки дымчатые тени. Натянув темно-красные брючки-стретч и переливающуюся серебристо-серую свободную кофту, она покрутилась перед зеркалом. Осталось дополнить наряд серебристыми балетками и серебряными серьгами абстрактной формы.
Спустившись вниз, она увидела нервно метавшегося по холлу Брэма в белых брюках и рубашке.
– Я думала, ты, как всегда, будешь в джинсах, – съязвила она.
– Я поначалу и собирался надеть джинсы, но передумал, – бросил он.
– Ты похож на Роберта Редфорда в «Гэтсби», – заметила Джорджи. – Только выше и шире в плечах. Но заметь: это всего лишь констатация факта, не комплимент, так что можешь не благодарить.
– И не собираюсь. – Брэм окинул взглядом ее наряд. – Ты и сама неплохо выглядишь. А глаза у тебя…
– Как у лягушки.
Брэм поморщился:
– У тебя прекрасные глаза. Большие зеленые глаза. И вообще, тебе давно следовало бы распроститься с комплексом неполноценности.
– Я просто реалистка. Круглое лицо, лягушачьи, навыкате, глаза, рот до ушей. Но мне снова начинает нравиться мое тело. И я не собираюсь в будущем уродовать его силиконом.