Что за горизонтом?
Шрифт:
— К таким классическим, идеальным ушам не нужны никакие украшения. Они сами есть жемчужины, сами тебя украшают.
Я стараюсь быть всегда в форме, всегда нарядной, чтоб нравиться ему. И мне обидно, что он не обращает на это внимание, говорит, что я много трачу времени на прическу, на ресницы и брови, что важна не форма, а содержание, а его он находит во мне даже с избытком.
Меня радует его жизнелюбие, вдохновение, с которым он пишет свои воспоминания, читает вслух стихи, монологи пьес. Мне нравится, как он читает. Бесподобно, страстно, проникновенно. И своим чтением волнует меня. Я часто прошу его: «Егор, прочти что-нибудь? „ „Что именно, родная, заказывай?“ «Прочти Есенина или Василия Федорова. О любви“. И он читает вдохновенно, до самозабвения. Однажды прослушав его чтение о любви, я сказала:
— Говорят, бурная любовь, неустойчива, она легко переходит в ненависть. Он посмотрел
— У меня не бурная. У меня основательная, осознанная, и ненависть ей не грозит. Запомни это, любимая.
В последнюю неделю перед зимними каникулами у меня на кафедре произошел инцидент со студентами. Речь зашла о псевдокультуре, которую значительная часть молодежи считает современной и отличной от традиционной, классической. Между мной и студентами первокурсниками завязался довольно острый диалог. Я утверждала, что в сегодняшней России национальная, подлинная культура, исповедующая красоту и гармонию, духовную возвышенность подавлена мировым потоком грязи, макулатуры, разврата, которым заполнен эфир, телеэкраны, издания. И делается это преднамеренно врагами России, с целью воспитать новое поколение потребителей, с низменными инстинктами, циниками — индивидами, которые заботятся только о своем брюхе. На общество, на страну, на ее интересы им наплевать. Они бездумно готовы стать рабами пришельцев. Национальная культура, патриотизм их не интересуют, для них она не представляет ценности. Да они ее и не знают, ибо на эстраде, в эфире, на телевидении господствуют бумажно-стеклянные звезды, бездарные, пошлые и примитивные, антихудожественные маразматики. Все эти леонтьевы, буйновы, аллегровы, долины ничего общего с искусством подлинным, возвышенным и прекрасным не имеют. И тут поднялся галдеж: как, мол, так, это звезды, таланты, современно, интересно, нам это нравится.
— Вы можете спеть их песни? — спросила я. Желающих не нашлось, потому что их песни — просто визг, слова без смысла, неприличные, лишенные мелодичности. Душа песни в мелодии, в поэзии слов. Такие песни способны волновать. Возьмите русские народные песни или песни советские. Отечественной войны. В них и любовь, и нежность, и тоска, и печаль. В них все, чем живет человек, что возвышает и облагораживает его. А слова какие? «Скажи, зачем на этом свете есть безответная любовь?» Или «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» или «Я люблю тебя так, что не можешь никак ты меня никогда ни за что разлюбить?» Или «Где-то под рябинушкой парни ждут меня»? А какие слова у Леонтьева или Буйнова, у той же телевизионной звезды Ларисы Долиной? Бред, тарабарщина.
Поднялся галдеж: одни не соглашались, протестовали, другие поддерживали меня. Один спросил с вызовом:
— А что по-вашему Алла Пугачева? Тоже стекляшка?
— Стекляшка. Изрядно потускневшая, давно угасшая. Ей, как и Высоцкому американо-израильское телевидение сделало рекламу. А настоящих звезд, таких как Петрова и ей равных к экрану на пушечный выстрел не допускают. А Талькова просто убили и убийцу спрятали в Израиле.
Тогда в диспут вступила Инна Гехт — всегда очень активная, самоуверенная девчонка из «авторитетов», внешне смазливая, большеглазая, рафинированная. Я ждала, что она еще в начале нашей беседы выскочит и попытается завладеть инициативой. Языкастая и остроумная, она всегда задавала тон и владела аудиторией смелыми и дерзкими высказываниями. На этот же раз она помалкивала, очевидно, ожидая своего часа. Это меня настораживало. И когда я противопоставила Талькова и Петрову Высоцкому и Пугачевой, ее прорвало.
— Если я вас правильно поняла, Лариса Павловна, то вам не нравятся Алла Пугачева и Владимир Высоцкий, Александр Бубнов, Валерий Леонтьев и Лариса Долина только потому, что в отличие от патриотов Игоря Талькова и Петровой, они евреи? По той же причине вам не нравятся молодые реформаторы Чубайс и Немцов. Ваша позиция не нова, она нам давно и хорошо известна. Называется она антисемизм или фашизм, что одно и тоже.
Я даже обрадовалась, что она перевела разговор в область политики. Итак, реформаторы Чубайс и Немцов. К чему привели их реформы? Что дали они народу? В частности нам, работникам бюджетной сферы — педагогам, врачам, да и рабочим? Не выплату зарплаты по пол году. На что прикажите жить? И было ли такое когда — нибудь при советской власти, чтоб хотя на две недели задержали б зарплату? Такое немыслимо. Но вам, молодым, в том числе и вам, Инна Гехт, это неведомо, потому что всем вам нагло внушили американо-израильские СМИ, что советская власть — это плохо, это ужасно. А вот нынешний дикий капитализм — это благо.
— А почему, Лариса Павловна, вы считаете телевидение израильским? — не унималась Гехт.
— Да потому, его хозяева —
И вдруг в разговор вмешался Витя Елизаров, отличавшийся всегда своими непосредственными вопросами.
— Я недавно прочитал в одной газете, что девяносто процентов населения народа — это рабы. А десять процентов — рабовладельцы, «новые русские», в том числе и Чубайс, и Немцов и Березовский с Гусинским. И вот недавно я смотрел фильм о Спартаке, как рабы восстали против рабовладельцев, пошли на смертный бой. Неграмотные рабы, превращенные в животных, в скот. Это было две тысячи лет тому назад. И мне подумалось: почему же нынешние грамотные, образованные рабы не восстанут против своих рабовладельцев? Боятся крови? А индусы не испугались крови и пошли за Ганди, изгнали рабовладельцев-колонизаторов англичан. И юаровские африканцы не побоялись репрессий, шли в тюрьмы, под пули, но сражались и победили. Что наши рабы трусливей индусов или негров? Да нет, пошли против Гитлера и победили.
— То было другое поколение, — сказала я и с благодарностью посмотрела на Витю за поддержку. — Наш народ, к сожалению, доверчив и его рабовладельцы опутали ложью. Он поверил телевизионной лжи.
— Но тогда в магазинах были очереди за колбасой, и водка по талонам, а за границу людей не пускали, и за критику правителей сажали. Магазины пусты. Была цензура, — заговорил приятель Инны Саша Быков, разбитной паренек из семьи местных предпринимателей. В учебе он успевал, среди ребят пользовался авторитетом и влиянием. Я ожидала от него «каверзных» вопросов, он откровенно поддерживал демократов, считал себя «нашдомовцем». В группе были и жириновцы, и лебединцы, и явлинцы, и поклонники рыжковского «Народовластия», и зюгановцы, — которые называли себя просто патриотами-государственниками. Но я почему-то думала, что Саша первым атакует меня вопросами. Но он уступил первенство Инне, которая обычно предпочитала иметь «последнее слово». Сегодня последнее слово я решила оставить за собой.
— Хорошо Быков, — сказала я. — Давайте разберем ваши тезисы по пунктам. Перед самой горбачевской перестройкой в магазинах действительно не хватало товаров. Но товаров было достаточно на складах, как теперь выяснилось, их придерживали будущие «новые русские», чтоб создать недовольство среди народа и потом спекульнуть ими на свободном рынке. Это было запланированное вредительство. Да, поездку людей за границу ограничивали. Зато сейчас свободно путешествуют шпионы, контрабандисты, уголовники. Да, за критику наказывали и это было глупо. Сегодня критикуют и президента и его окружение, вскрывают жуткие преступные их деяния. А толку что? Они как нарушали законы, так и нарушают, как грабили, так и грабят. Но вы не помните и то хорошее, что было при Советской власти. По ночам вы свободно гуляли в парках, на улице, не боясь преступников. Вы отдыхали в пионерских лагерях, санаториях, ваши родители платили гроши за лекарства и квартиры, которые получали от государства бесплатно.
Я перечисляла все блага, что дала народу Советская власть. Словом, у нас произошел острый и откровенный разговор. Позиции студентов разделились, пожалуй, на две равные части. И это печально, что половина поддерживали бездумно Инну Гехт. Проблемы сионизма, а тем более еврейства для них не существовало. Многие просто не понимали и не знали, что такое сионизм и его главная роль в разгроме СССР и превращение России в страну рабов, страну господ. И наш диспут имел потом для меня неприятные последствия. Конечно, Инна Гехт проинформировала своих из университетского начальства о моих крамольных, антирежимных не просто настроениях, — о них там давно знали по позициям моего отца, — но и о попытке просветить студентов. Ко мне стали придираться главным образом русскоязычные деятели. Мне стали устраивать обструкцию. Намекали о моем поведении и отцу. Он решительно поддержал меня. Но тем не менее в университете постарались создать вокруг меня атмосферу отчуждения и неприязни. Произошло это перед самыми зимними каникулами. Я сказала своим, что на все каникулы уезжаю в Москву, буду жить у Лиды (о Лукиче они ничего не знают). И все рассказала Лукичу.
Егор встретил меня, как всегда, с юношеским восторгом. Я рассказала ему о своих неприятностях в университете. Он попытался успокоить меня:
— Все это мелкие интриги. Не обращай внимания. Или бросай к черту эту дерьмократовскую Тверь и переезжай в Москву, которая не намного лучше Твери. Устроим тебя на работу по специальности. На худой конец пойдешь учителем истории в среднюю школу. А там посмотрим. Я переговорю со своим другом всемирно известным нашим историкам академиком Рыбаковым Борисом Александровичем. Может он посодействует. Ты, надеюсь, слышала о нем?