Что за горизонтом?
Шрифт:
Но что бы с ней не случилось — а я повторяю — ко всякому был готов, даже к замужеству ее, — моя любовь к этой неземной женщине умрет только вместе со мной.
Двое суток я не выходил из дома: я ждал ее звонка. Я не мог ничем себя занять, работу над мемуарами я решил прекратить вообще: ведь я писал для нее, для моей Ларисы. Теперь же мои воспоминания теряли для меня всякий смысл. Мне было мучительно сидеть без дела в ожидании телефонного звонка. А телефон безнадежно и упрямо молчал. Даже друзья, которые часто позванивали ко мне, на этот раз молчали. И я не звонил им, боясь занять телефон долгими разговорами, в момент которых может позвонить Лариса. И тогда я решил перечитать все ее письма, адресованные мне. Это была разумная, спасительная мысль: читая ее письма, я как бы общался с ней. Они согревали мою душу, возвращали мне ее, и я заново переживал наше прошлое,
«Егор Лукич!
Вы заморочили совсем мою грешную голову. И не тяните меня с собой на розовые мечтательные облака. Оставьте на земле. Я не хочу сходить с платформы здравого смысла, не хочу, чтобы Вы меня идеализировали. Нет ничего из того, что Вы вообразили — никакого цельного характера. Есть взбаломошенная и капризная папенькина дочка, эстетствующая интеллигентка. И не говорите мне ничего хорошего. Не хочу я ничему верить. Буду бороться с вашими романтическими настроениями. Занимаю круговую оборону, — с меня хватит потрясений. Успокоить меня может только ребенок — все было бы по-другому. Вы найдите лучше производителя мне… Вот, Егор Лукич, допросилась… Холод, ветер, хочется в Москву. Вам я досталась не в лучшие времена. И мне не хочется терять возможность общаться с Вами. Вы человек и личность замечательная. И пока Вы еще не остыли, хочется задать вам вопрос и набраться житейского опыта. Как замечательно Вы описываете в своем письме дачные места: клены, рябину, белые грибы, луна висит над прудом. До сих пор висит? Нет? В том-то и беда? А душа бессмертна, Егор Лукич, потому и состариться не может. А я жду от Вас письмо. Обнимаю Вас и уже не знаю, кто я — чайка, тигрица или все-таки сама Лариса»
«Мой дорогой Егор!
Мне грустно, что ты не любишь монархистов, грустно и темно, потому что сегодня весь день идет дождь, весной и не пахнет; какая-то тускло-осенняя мгла и странное самочувствие: если б на самом деле поддалась твоим настроениям и поверила, что у меня нет будущего. С такими горькими ощущениями живут сейчас миллионы людей, в особенности 30-40 летних — потерянное поколение — рассыпавшиеся люди, не выдержавшие борьбы за свое счастье. Я совсем не хочу походить на них. А ты меня толкаешь к ним своими прогнозами. Тебе не дает подняться и распрямиться твое атеистическое сознание. Для верующего нет ничего невозможного, а горести земные — закалка и проверка на стойкость, выработка воли к жизни. И в том, что я так откровенно с тобой говорю, есть и твоя заслуга. Я стала доверчивей и ближе к тебе. Ты мне нужен! Мне нужен твой духовный опыт, нужна твоя забота, твоя любовь. Сохранив себя для меня, ты и сам обновишься, не засохнешь и не состаришься. Я тебе многое могу дать, т.к. во мне многие лучшие черты русской женщины… Кстати, ты писал о крыльях. Что толку в них, когда они даже не расправлены. Куда нам до Икара! Хотя лучше короткая и яркая судьба, чем десятилетия сидения в Твери, без чувств, без жизни… Ты и так виноват, что всю жизнь прожил без меня, любил не меня. Как ты мог? Разве ты не знал, что впереди ждет тебя идеал. Обнимаю тебя. Лариса.»
«Вечный мой!
Причина твоих огорчений проста: не разбираешься в психологии женщины моего типа. Как быть? Я жду одной реакции — получаю противоположную и удивляюсь. Оказывается, мужчина не может угадывать, он слишком прямолинеен. Но артист-то должен быть иным… Я вообще устала ждать от мужчин охлаждения. Сначала восторг и завоевание, потом привыкание, как к собственности, выискивание недостатков, разборки и обиды, наконец — разрыв. Таков обычный сценарий. Но он не для нас. Мы исключение из всех правил. Помнится, однажды я тебе сказала: если нет возможности встретить настоящего мужчину, то хотя бы удалось продлить свою жизнь в ребенке. Но для этого нужен подходящий производитель. А это, ты представить себе не можешь, для женщины моего складу души не простая проблема… Пожалуйста, Егор, дорогой мой, исполни просьбу: 11 сентября старайся не есть ничего круглого (лук, картофель, арбуз, яблоки), не резать ничего ножом. Работай, гуляй, пей чай, но только не нарушай моего запрета. Будь благоразумен. На Руси этот обычай исполняли и не думали роптать. А ты — русский человек. Обнимаю, целую. Твоя Лариса»
«Мой дорогой Егор, нежный, добрый, милый и ласковый. Пожалуйста, не посылай свои флюиды. Ты виноват,
Резкий телефонный звонок прервал чтение других писем. Молнией сверкнула мысль: «Это она». Но я ошибся: звонил Игорь Ююкин.
— Как дела, Лукич? — очень быстро по своей привычке спросил он.
— Скверны дела, Игорек. Хуже не бывает, — уныло ответил я.
— Что стряслось?
— Лариса исчезла.
— Как исчезла? Когда?
Я рассказал ему о последнем звонке Ларисы из машины.
— Понятно, — загадочно молвил он и повторил: — Все понятно. В таком случае нам надо встретиться.
— Ты что-нибудь знаешь? Можешь прояснить? — с тревогой и надеждой выпалил я.
— Кое-что…
— Так приезжай немедленно!
Уже минут через сорок он был у меня, и эти сорок минут мне казались вечностью: я волновался, строя самые невероятные предположения. Игорь рассказал мне о Денисове, о его желании купить картину «Майское утро», о случайной встрече Денисова с Ларисой в его мастерской, о том, что Денисову она приглянулась, и он предложил ей должность референта с высокой оплатой, и Лариса уехала с ним в тот же день. О самом Денисове, что он за человек, Игорь практически мало что знает: его привел к нему тесть как покупателя живописи. Денисову понравилась героиня, и он поинтересовался натурщицей. Вот и все.
— Обещал подумать насчет повторения картины, — сказал Игорь. — Но когда я ему позвонил и спросил, что он решил, Денисов твердо отрубил: «Повторение мне не нужно. Зачем мне копия, когда я имею живой оригинал».
О, лучше б Игорь не говорил мне этих слов. Лариса — живой оригинал, собственность богача, как картина, как ваза, как «Мерседес». Меня словно обухом по голове огрели. Мне стало плохо, все вещи в комнате начали падать, голова шла кругом, и я, цепляясь за стену, бессильно опустился в кресло. Это было странное, еще не известное мне состояние.
— Вам плохо, Лукич? — встревожился Игорь. — Вы побледнели.
— Ничего, пройдет, — вяло успокоил я Ююкина. — Впрочем, налей мне валокордина. Там, на кухне флакончик и рюмочка. Нацеди тридцать капель и воды на донышке.
Я пощупал свой пульс. Слегка учащенный. Выпил лекарство, я насильно улыбнулся Игорю и заговорил. Мне хотелось высказать все, что скопилось у меня за эти дни и последние часы и минуты на душе:
— Ларисы больше нет, ушла навсегда. И моя жизнь окончилась. Зачем жить? Нет смысла.
— Да, что вы, Лукич… — попытался утешить меня Игорь.
— Не говори, не надо. Дай мне сказать. Весь смысл моей жизни был в ней. Я жил только ей и во имя ее, во имя нашей любви. Тебе, Игорек, этого не понять, ты еще молод, из другого материала сделан. Руки опустились. Вот уже третий день, как забросил писать свои воспоминания. Теперь они ни к чему, без надобности. Я для нее их писал, хотел ей свою жизнь, свою судьбу поведать, мечтал ей посвятить. А ей это уже не нужно. Она по-другому решила строить свою судьбу. Значит нашла, о чем мечтала. О муже мечтала, об отце ребенка. И я ее понимал. Мы были откровенны, доверчивы. Наши души открыты всем ветрам. И я ее не осуждаю, поверь, Игорек. Мне бы впору радоваться, если она нашла там свое счастье. Она — великая женщина, с великой душой и трезвым умом. Она не может ошибиться, не должна. Хотя едва ли она найдет среди «новых русских» своего единомышленника — патриота. Таких в природе не бывает. Все они жулики, лицемеры и воры. Среди них еще встречаются шабес-патриоты, но у нее на них чутье, она быстро разгадывает подлинное нутро. Я, Игорек, готовил себя к такому концу. И все же мне тяжело. Вот пред твоим звонком я перечитывал ее письма ко мне. Их целых два десятка. Они как огонек в печи, как фитилек освещают душу. Это великая женщина.