Чтоб не распалось время
Шрифт:
Но из этого я уже выросла, подумала она. Теперь я справляюсь с грабителями, и со ступеньками, которые скрипят по ночам, и с грозой. Могу зайти и в темную ванную, даже если не знаю, где выключатель. Я взрослею, такие проблемы меня больше не волнуют.
Как бы не так, — съехидничал кот. — Забыла, как ты потеряла голову в супермаркете и с ревом носилась по отделам?
— Ну, это совсем другое, — возразила Мария. — Я не могла найти маму и решила, что она ушла без меня.
Все равно — жалкое зрелище, — возразил кот. — Взрослеет она — кто бы говорил…
Он
— Ты немного пропустил, вон там, слева, — указала Мария.
Кот начал яростно намыливать уши.
— Надеюсь, ты не скажешь мальчику о том, что тебе мерещатся лица в старых вышивках.
— Она его не так уж интересует, Хэриет, — ответила Мария.
— У него есть голова на плечах. Не то что у тебя.
— Не понимаю, почему неразумно интересоваться другим человеком? — холодно возразила Мария.
— Ну, что может быть глупее — без конца талдычить о девочке, которую ты даже не знаешь. И никогда не узнаешь. Почитала бы хорошую книжку. Привела бы в порядок мозги. Узнала бы что-то новое.
— Вот сам и займись, — отрезала Мария.
— Но ведь я не умею, — возразил кот. — Ты что, забыла?
Он выпустил когти, явно любуясь ими.
— И что в ней такого притягательного? Обычный ребенок, вроде тебя — можешь быть уверена.
— Мне кажется, она не стала взрослой.
— Чепуха. Все становятся взрослыми.
— Не обязательно, — упорствовала Мария.
— И, немного помолчав, добавила:
— Там нет ее фотографий старше меня. И вышивку за нее сестра закончила.
— Тому найдется немало объяснений.
— Здесь происходят странные вещи — не поймешь, что по правде, а что нет. Все время лает какая-то собачонка, а никто в округе не держит собак. И я часто слышу скрип качелей.
— Ворота нужно смазать, — заметил кот. — Старуха и та сказала, помнишь?
Он начал рыскать в траве, прижав уши, и Мария сердито бросила ему в спину:
— Тебе все равно. Какая разница, что с ней произошло! Никого это не волнует, кроме меня. А я думаю что-то случилось, вот она и не стала взрослой.
И с этой мыслью, ноющей где-то глубоко в голове, как больной зуб, она соскользнула по стволу и глухо приземлилась.
Дядя Дэвид и тетя Рут уже приехали. Поэтому обед был пышнее обычного и накрыт в столовой. Марию поцеловали, ей тоже пришлось их поцеловать.
А ты выросла.
И она не знала, что сказать: тетя и дядя явно никак не изменились, поэтому она не могла ответить им тем же, разве что указать тете Рут: «А ты плохо причесалась», или дяде Дэвиду: «А ты сегодня порезался, когда брился», но это выглядело бы очень невежливо. Она давно усвоила: только взрослым позволяется делать замечания о внешности других, если то же самое делают дети — это невежливо.
Когда с приветствиями было покончено, о ней забыли. Взрослые взялись за свои разговоры, но Марию это устраивало — ей хотелось о многом подумать. К концу обеда дядя Дэвид вдруг вспомнил
— Пора нам с Марией поболтать наедине.
Он всегда так говорил, когда собирался дать ей пятьдесят пенсов. Он порылся в кармане, и на мгновение Марии стало неловко — вдруг он сейчас скажет: «А что это у тебя за правым ухом?», как фокусник, и достанет у нее из волос пятьдесят пенсов — он всегда так делал, когда она была помладше. Она безропотно стояла и ждала, и выражение ее лица, наверное, стало холодным, так как дядя Дэвид торопливо сунул ей пятьдесят пенсов и возобновил разговор с мистером Фостером.
После обеда они решили пойти прогуляться. Побрели полем к западу от дома и вышли на тропинку, которая вела через скалы из Лайма в Ауксмут. Тетя Рут несколько раз шумно восхитилась местными красотами. Дядя Дэвид закурил трубку, выпустив душистую струю табачного дыма. Отец Марии сделал для гостей краткий экскурс в историю и топографию города. Мама Марии поведала тете Рут о ткани, которой собиралась переобить свои лучшие стулья по возвращении в Лондон.
Мария отстала. Вскоре она оказалась от них шагах в двадцати и могла спокойно подумать, не отвлекаясь на чужие разговоры. Ей вдруг почудилось, что она одна в этом воздушном пронизанном светом пространстве, между таинственными глубинами неба и тревожным сверканием моря. Она остановилась и оглянулась назад — крыши домов стекали к берегу по зеленым склонам холма, а над ними пейзаж вырисовывал квадраты полей: город дотянулся и дотуда, наметав дома вдоль дороги. И под всем этим — скалы, голубой лейас, с аммонитами, белемнитами. Люди настроили на нем дома, заправочные станции, церкви, филиалы фирмы «Тэско», но там, в глубине, остается земля, какой она была вначале, миллионы миллионов лет назад…
Например, сто сорок миллионов лет назад, как в музее на картинках. Тогда субботним полднем (если у них, конечно, были субботы) здесь вместо чаек летали птеродактили, а по пляжу бегали не собаки, а ихтиозавры. И аммонитов водилось как теперь мух, нет, как селедок, они ведь в воде жили.
— Мария…
— Иду, — рассеянно отозвалась Мария, в задумчивости бредя по тропинке, которая, пробежав сквозь поля, вилась теперь между деревьями. Странно, подумала она. Есть места, и они вечны. И есть люди (и динозавры всякие), и они умирают. И есть дни, и месяцы, и годы (и века, миллионы веков). Окаменелости, и Хэриет, и я — мы словно бусинки в ожерелье. Одна за другой и все вместе.
— Мария, ты можешь идти быстрее?
Они ждали ее там, где тропинка уходила в более густой лес.
— Устала, дорогая? — приветливо спросила тетя Рут, и Мария посмотрела на нее пустым холодным взглядом, но не потому, что хотела обидеть тетю Рут, — в голове у нее все еще крутились мысли о местах, птеродактилях и девочке, которая сделала вышивку.
— Мария, — одернула ее мама.
Мария подпрыгнула и ответила, что нет, спасибо, она не устала.
— Вперед? — спросил мистер Фостер, и все начали высказывать свои соображения.