Чтоб не распалось время
Шрифт:
Мистер и миссис Фостер относились к людям, которые полагают, что на любой вопрос нужно дать обстоятельный ответ. Особенно мистер Фостер. Он всегда отвечал длинно и нудно, так что к концу Мария иногда забывала, о чем и спрашивала. Она многое знала о Парламенте, о различиях между лейбористами и консерваторами и зачем нужно ходить в школу.
— Видишь ли… — сказал отец.
Он посмотрел на Марию через кухонный стол, потом в окно и снова на Марию.
— Верующие считают, — начал он.
И затем:
— Это сложный вопрос…
И потом:
— Это нелегко
И наконец:
— Я не знаю.
Он взял газету и скрылся за ней.
— Тебе не пора в постель? — спросила миссис Фостер.
День, который мог быть совсем другим, подходил к концу, и Мария поднялась к себе. Хотя то же самое можно сказать о любом дне, который еще не кончился, подумала она. Она залезла в кровать, и призрачный промежуток времени между сном и явью заполнился плывущими в голове образами: мраморная леди плачет над мраморным мальчиком, пушистые семена чертополоха, окаменелости, скачущая черная собачонка. И настойчивее всех — девочка по имени Хэриет, которая засыпала в этом доме давними августовскими вечерами и слушала шум моря за окном.
6. ХЭРИЕТ
— Сколько живут деревья? — спросила Мария. — Дольше, чем люди? Или нет?
— Ну, это зависит… — ответил Мартин.
Она давно заметила: он всегда так отвечал, если точно не знал. Прямо как ее отец. Она задумчиво посмотрела на Мартина, прибавив ему два фута роста и одев его в темный конторский костюм и белую, похожую на отцову рубашку.
— Чего уставилась?
— Интересно, в кого ты вырастешь? — сказала Мария.
— В человека, естественно.
— Да, но в какого человека?
— В такого же, как сейчас, только большого.
— Нет, все не так просто, — сказала Мария.
Однажды она наткнулась на фотографию отца — ему там было лет шесть, он сидел на корточках у скальной выемки, держа в руках бредень для ловли креветок; эта фигурка из далеких времен не сильно напоминала человека, которого теперь знала Мария. Не говоря о том, что он больше не интересовался ловлей креветок.
— А здорово было бы переродиться, — воодушевился Мартин. — Stomechinus'ы-то стали потом морскими ежами.
— А я стану скаковой лошадью. Нет, лучше ягуаром.
— Stomechinus'ам понадобились миллионы лет. И даже тогда они почти не изменились.
— Но мы-то умнее. Мы-то придумаем, как все ускорить.
Они возвращались с пляжа, одни, после неудачных поисков окаменелостей. У них появились конкуренты: по пляжу начало разноситься эхо — осторожные постукивания, видно, еще какие-то одержимые покушались на голубой лейас. Среди них оказались явные профессионалы с маленькими рюкзачками и геологическими инструментами, — они собирали окаменелости в промышленном масштабе: Мария с Мартином их ненавидели и с возмущением выслеживали.
— Вообще-то ничего не выйдет, — сказал Мартин. — Ведь почему ягуары стали ягуарами? Им просто пришлось быстрее всех бегать за добычей.
— А может, и с людьми происходит то же самое?
— Что именно?
— Может, они становятся такими из-за того, что с ними случается?
Звучит немного путано, но я знаю,
— Не пойму я тебя, — сказал Мартин. — Знаешь что? — добавил он. — Ты иногда бываешь какая-то странная. Вчера ты разговаривала с деревом. Я слышал. Ты сидела на нем и вдруг сказала: «Ox, Quercus ilex…» Мария сделалась пунцовой.
— Ну ладно, мне все равно, — добродушно сказал он. — А почему ты спросила, сколько живут деревья?
— Просто интересно. Интересно, сколько лет моему дереву — нашему дереву. Каменному дубу.
Выйдя на дорогу, ведущую к дому, они зашли в магазинчик на углу — купить конфет. Они уже стали здесь завсегдатаями. Это был очень удобный магазинчик: в нем продавалось все — от рыболовных удочек и панам до печенья и коричневых конвертов. Когда продавец ссыпал с лопатки на весы грушевое монпансье, Мария впервые заметила открытки с видом города; такие ей еще не попадались — не фотографии, а черно-белые картинки с людьми в старинной одежде, гуляющими по «Чайке». На одной из них группа людей смотрела в сторону берега, на город — такой же, как и сейчас, только меньше: передний план почти не изменился, а вот скалы еще не успели покрыться домами. В зеркальной воде, словно бабочки, парили парусные лодки. Мария попыталась хоть примерно определить место их дома, но там были сплошные поля.
— Пятнадцать пенсов, — сказал продавец. — Хочешь открытку, малышка?
Тут Мария увидела, что можно купить целый набор этих открыток, переплетенных в календарь. Сорок пять пенсов. Денег у нее не было, но она вспомнила — послезавтра к ним приезжает дядя Дэвид, а он всегда давал ей пятьдесят пенсов.
— Лучше я скоплю на календарь, — ответила она.
На августе вверху изображались рыбаки, странно одетые, с сетями, а сентября не было видно.
— Старинные гравюры, — объяснил продавец. — XIX век. Теперь это в моде. Хотя лично мне они как-то не очень. Хорошо отдыхается?
— Отлично, — ответил Мартин.
— Время летит. Пятнадцатое число. Не успеешь оглянуться, уже сентябрь.
Они снова вышли на улицу, посасывая монпансье. Подходило обеденное время, и им навстречу стекались обитатели гостиниц, пансионов и летних домов, нагруженные пляжными принадлежностями, складными стульями и корзинами. И посреди течений, словно скала, бросившая вызов неспокойным водам пролива, возвышалась миссис Шэнд, одетая во все темное и слегка опираясь на палку, а рядом на тротуаре стояла ее корзина с фруктами.
— Наша хозяйка, — с тревогой сказала Мария.
Миссис Шэнд устремленно глядела на дорогу в сторону Марии, но как будто не узнавала. Марию это нисколько не удивило, она уже давно поняла — люди ее быстро забывают. Чтобы тебя запомнили, нужно быть шумным или ярким или еще как-то выделяться, а она ничем таким не отличалась. Поравнявшись с миссис Шэнд, она уже хотела проскользнуть между ней и садовой изгородью, но в это время голова миссис Шэнд резко повернулась, и старуха уставилась прямо на нее.