Чтоб услыхал хоть один человек
Шрифт:
Среди богачей и аристократов мужчины в большинстве своём не столь свято хранят целомудрие, как женщины. Но матери и жёны чаще всего ведут скромную жизнь. Надо сказать, что всё это основывается на бытующих в Японии россказнях, на фактах, собранных множеством путешественников.
Японские женщины больше всего на свете стыдятся бесчестия. Трудно перечислить рассказы о самоубийствах, совершённых опозоренными женщинами. Приводимый ниже рассказ, думаю, прекрасно это доказывает.
Некий знатный мужчина отправился в путешествие. Во время его отсутствия другой аристократ попытался совратить его (знатного мужчины) жену. Его жена не только не поддалась соблазну, но даже нанесла мужчине оскорбления. Однако аристократ, то ли силой, то ли хитростью, все-таки обесчестил её. И вот возвратился
– До завтрашнего дня не спрашивайте меня ни о чём. Завтра мы пригласим моих родных и уважаемых людей нашего города, и я в их присутствии расскажу обо всём, что произошло.
На следующий день в доме мужа собрались приглашённые. Среди гостей был и опозоривший его жену аристократ. Приглашённых угощали на плоской крыше дома. Когда все поели, его жена поднялась и открыто рассказала о пережитом позоре. Мало того, горячо заявила мужу:
– Я потеряла право быть вашей женой. Прошу, убейте меня.
Муж, а за ним и остальные гости успокаивали её, говорили, что она ни в чем не виновата, что она просто стала жертвой аристократа. Жена выразила всем глубокую благодарность. После чего, опершись о плечо мужа, разразилась душераздирающим плачем. Но вдруг поцеловала мужа и тут же, помахав ему рукой, подбежала к самому краю крыши и бросилась вниз. Хотя факт надругательства над его женой был предан огласке, не было оглашено имя совершившего надругательство. В результате, пока муж и гости суетились, аристократ, совершивший надругательство, украдкой спустился с террасы по лестнице. После этого рядом с телом покончившей с собой женщины он по-самурайски, с достоинством, совершил харакири. Харакири – национальный способ самоубийства в Японии, состоящий в том, что человек крестообразно разрезает себе живот и умирает.
Автор «Джапан» Макферейн утверждает, что этот рассказ содержится в воспоминаниях Ландора. Не знаю, существует в действительности такой рассказ в Японии или нет. Но, немного поразмыслив, пришёл к выводу, что такой рассказ в прозе и драмах эпохи Токугава [8] мне не попадался. Хотя, возможно, в какой-нибудь деревне на Кюсю Ландор мог услышать этот рассказ. Но устройство приёма на плоской крыше дома, поцелуй, которым жена наградила японского самурая, своего мужа, – это занятно, но слишком уж по-европейски. Разумеется, сказать, что это занятно, и посмеяться было бы слишком просто, но, вспомнив о том, что в старые времена рассказы японцев о Западе тоже нередко были ошибочными, мы не должны относиться к этому беспечно, мол, европейцы тоже не могли удержаться от смеха. Нет, дело не только в Западе. В рассказах о своём соседе, Китае, ошибки появляются сплошь и рядом. Достаточно обратиться, например, к пьесе Тикамацу Мондзаэмона «Битвы Кокусинги», в которой описание действующих лиц и пейзажей представляется весьма странным и трудно понять, где происходит действие, в Японии или Китае.
8
Эпоха Токугава — правление феодального дома Токугава, XVI– XIX вв.
Макферейн приводит ещё один рассказ, показывающий, насколько выдающимися личностями являются японские женщины.
Блестящий самурай по имени Тюя вместе со своим другом по имени Дзёсицу замыслили заговор против императора. Жена Тюя отличалась умом и красотой. Заговор Тюя вырабатывался тайно в течение пяти– десяти лет, но Тюя совершил оплошность и заговор был раскрыт. Тогда правительство отдало приказ арестовать Тюя и Дзёсицу. Обстановка в стране вынуждала правительство взять Тюя живым. Для этого было необходимо напасть на него неожиданно. Полицейские подошли к воротам дома Тюя и стали кричать: «Пожар, пожар!» Тюя, чтобы самому посмотреть на пожар, выскочил из дому. Полицейские напали на него.
Тюя, о котором шла речь, – это, конечно, Марубаси Тюя, а Дзёсицу – Юи Дзёсэцу. По словам Макферейна, это рассказ, содержавшийся в воспоминаниях Ландора.
Японские женщины, которых рисует в своей книге «Джапан» Макферейн, женщины утопические. Невозможно поверить в то, что даже японские женщины 1860-х годов – и девушки, и жены – так самоотверженно хранили целомудрие. Можно было бы лишь посмеяться над честным до глупости Макферейном, но и в рассказах японцев о людях и обычаях в зарубежных странах даже сейчас можно найти немало комического – от этого факта никуда не уйдешь. Недавно в какой-то газете какая-то мисс объявила жизнь американских студенток ангельской, но, если на её статью посмотреть глазами американцев через полвека, это вызовет такой же смех, какой вызывает «Джапан» Макферейна.
«Три года в Японии» сэра Рутерфорда Олкока по сравнению с книгой Макферейна значительно правильнее передаёт истинный облик Японии.
Книга состоит из двух томов и вышла в Нью-Йорке в 1863 году в издательстве «Гарвард». В ней много иллюстраций и также много репродукций жанровых рисунков Кэйсая.
Во-первых, сэр Рутерфорд Олкок не рисовал в своём изображении Японию, сидя за письменным столом, как это сделал Макферейн. Он действительно три года прожил в Японии, как сказано в заглавии.
Во-вторых, сэр Рутерфорд Олкок не был невежественен, как Макферейн. Он имел серьёзное образование, знал философию Милля, ставшую в то время весьма модной. Благодаря этому обо всех событиях, происходивших в Японии, свидетелем которых он был, у него складывалась собственная точка зрения. Иногда та или иная его точка зрения сейчас вызывает улыбку, иногда привлекает наше внимание. В этом и состоит главная особенность его книги, которую невозможно обнаружить у Макферейна.
Сэр Олкок был чрезвычайным и полномочным посланником Англии, аккредитованным в Японии в последние годы правления сёгуната Токугава. В период его аккредитации член Совета старейшин Ии пал от руки убийцы у ворот Сакурадамон. Ронинами было убито также несколько европейцев.
Олкок не пострадал, но ронины ворвались в храм Тодзэндзи в районе Синагава, где он жил, убили и ранили там немало людей. Сэр Олкок много путешествовал – восходил на Фудзи, купался в горячих источниках Атами. Он долго жил в Японии в последние годы правления сёгуната Токугава, окунаясь во внутренние и внешние события, происходившие в стране, не ограничивая свое пребывание в Эдо, он бывал повсюду, благодаря чему путевые записки сэра Олкока не случайно представляют большой интерес.
Конечно, путевые записки сэра Олкока не столь художественно выразительны, как записки Лоти или Киплинга. Например, при описании Асакусы перед глазами читателя не появляются гинкго с пожелтевшей листвой или красный храм, как в Асакусе из «Японской весны» Лоти. Но, как я уже говорил, его точка зрения на то или иное событие, свидетелем которого он был, представляет серьёзный интерес.
Например, сэр Олкок, увидев, как бабушка на открытой галерее крестьянского дома делает ребёнку прижигание моксой, приходит к такому заключению:
– Мы, люди, независимо от того, в старину или сегодня, независимо от того, Восток это или Запад, любим во имя того, чтобы обрести эфемерное счастье подвергать свое тело истязаниям.
Переваливая через гору, он услышал пение камышовки и сделал язвительное замечание:
– Пение камышовки похоже на трели соловья. В японских преданиях говорится, что японцы обучили камышовок пению. Поразительно, если это в самом деле так. Ведь японцы сами ничего не понимают в музыке.