Чтобы люди помнили
Шрифт:
Мы разбрелись молча одеваться, гримироваться, опять эти полторы смены, опять так же холодно. Всё идёт нормально, приближаются пять часов. Я подхожу к Буркову и Евстигнееву и говорю: „Ну, что?“ Они молчат. Я говорю: „Ну так как же?“ И Бурков, пряча глаза, отвечает: „Ну, ты действительно, Валька, выпьешь на копейку, а показываешь на рубль“. Я говорю: „Так вы что, не дадите мне, что ли? Вы меня что, выкидываете?“ И Евстигнеев сказал: „Да налей ты ей“. Мы быстро приняли, и снова стало хорошо. Не помню, о чём мы говорили, но говорили много и долго. Жора философствовал. Женя что-то показывал, а я от восторга хохотала
С. Юрский:
«Я замечал у Жени такую привычку: свободная минута-две во время репетиции или съёмки — раз! — он уже растянулся в углу… на ящиках, на досках, на чём попало. Если работа в павильоне на несколько дней, заранее просит реквизиторов раскладушку в углу поставить… просто так, на всякий случай пусть стоит…
На „Золотом телёнке“ недели две мы жили в одной комнате гостиницы. Дело было в Небит-Даге. Середина Каракумов. Середина шестидесятых. У нас было по верблюду. Постепенно мы научились объясняться и управляться с ними. Бендер и Корейко ехали на верблюдах по пустыне. Укачивало с непривычки. Женя умудрялся иногда подремать и на высоте трёх метров при всесторонней качке».
Э. Рязанов:
«Евстигнеев приезжал на съёмку „Стариков“ усталым. Он много играл в театре, репетировал, снимался. В перерывах между съёмками актёры вели себя по-разному, например, Бурков шутил, „травил“ смешные байки, Никулин рассказывал анекдоты, а Евстигнеев находил где-нибудь укромное место и спал… Он мог спать где угодно и на чём угодно — такой он был всегда усталый. Я его жалел и не будил, пока готовился кадр».
М. Ульянов:
«Мне привелось только раз встретиться с Женей как с партнёром, на съёмках фильма „Бег“ по М.А. Булгакову. Всего одна общая сцена, но какая! Карточная игра Парамона Корзухина (его и играл Евстигнеев) и запорожца по происхождению генерала Чарноты. Блестяще, фантасмагорично написана она. Пришёл генерал к Парамону в одних кальсонах, а к утру выиграл в карты тысячу.
Страшновато было начинать эту сцену. Нужны были какие-то новые приёмы. Тут даже и детальный разбор по задачам ничего бы не дал. Тогда режиссёры А. Алов и В. Наумов, поразительно чувствующие актёра, предложили нам снять её импровизационно. И мы её действительно за ночь сняли. (Было сделано 22 дубля этого эпизода. — Ф.Р.). Вот где я увидел, что Евгений неистощим на неожиданные повороты, озорные и в то же время точные приспособления, на бесконечные варианты оценок и отыгрышей. Притом все его актёрские штуки рождались тут же, во время съёмок, по-моему, неожиданно и для него самого».
Много курьёзных случаев происходило с Евстигнеевым и на театральной сцене. Например, вот какой случай произошёл с ним в конце 60-х во время демонстрации спектакля «Большевики» в «Современнике» (его премьера состоялась осенью 1967 года). В этом спектакле Евстигнеев играл роль А. Луначарского. В эпизоде, когда его герой выходил из кабинета, где лежал раненый Ленин, он должен был произнести короткую фразу: «У Ленина лоб жёлтый, восковой…» Вместо этого он неожиданно громко произнес: «У Ленина жоп жёлтый!..» Все, кто в тот момент находился на сцене, буквально расползлись по ней от приступа дикого хохота. Почти то же самое происходило и в зале со зрителями. К счастью, эта оговорка не повлекла за собой строгих административных мер в отношении актёра.
Последней ролью Евстигнеева в «Современнике» был Дорн в «Чайке» А. Чехова. Это был 1970 год. Через год он, вслед за О. Ефремовым, перешёл в труппу МХАТа. Первой его ролью на новой сцене стал Володя в спектакле «Валентин и Валентина» по пьесе М. Рощина. Как он вспоминал позднее: «Когда я пришёл во МХАТ, тоска по „Современнику“, по любимым ролям, которые уже не сыграешь, осталась. Но это — ностальгия, а реальность — в другом…
Поначалу я испытывал чувство растерянности. Вот оно, думал, свершилось, ступил на академическую сцену, а что дальше? В „Современнике“ у нас возникали противоречия, разногласия, но мы понимали друг друга, говорили на одном языке. А здесь, несмотря на общее воспитание (ведь все — мхатовцы, из Школы-студии), разнобой в характере сценического общения бросался в глаза. Да и в репертуаре — перепады. Единой платформы, единой театральной веры не хватает.
Но я знал, на что решался. И поэтому не имел права ни отчаиваться, ни увиливать от того, что казалось мне черновой работой. Надо было запастись терпением, много играть и не ссылаться, чуть что, на обстоятельства».
В 70-е годы на сцене МХАТа Евстигнеевым были сыграны 11 ролей. Среди них: Иван Адамыч в «Старом Новом годе» (1973), Фёдор Карлыч в «Эшелоне» (1975) М. Рощина, Чебутыкин в «Трёх сёстрах» (эту роль ему передал уже тяжело больной Алексей Грибов), Шабельский в «Иванове» (1976) А. Чехова и др.
За то же десятилетие в кино им было сыграно 33 роли. Самые известные: Хромой — «Невероятные приключения итальянцев в России», профессор Плейшнер — «Семнадцать мгновений весны» (оба — 1973), Навроцкий — «Последнее лето детства» (1974), Горячев — «Повесть о неизвестном актёре» (1976), сторож — «Подранки», художник Николай — «По семейным обстоятельствам» (оба — 1977), вор Ручников — «Место встречи изменить нельзя» (1979).
Каким был в обычной жизни Евстигнеев в те годы? Об этом рассказывает С. Зельцер:
«Из массовых зрелищ Евгений Александрович выделял футбол. Внимательно следил за матчами чемпионата мира и Европы, Олимпиады. „А не сходить ли нам на "Спартак" с кем-нибудь?“
Ложе прессы предпочитал обычную трибуну. Народ одобрительным гулом сопровождал его появление на трибуне. Стихал матерок, люди подтягивались, заговаривали, без назойливого любопытства, достойно, со знанием дела отпускали замечания по ходу игры, спорили о ситуациях, возникающих на поле. Угощали семечками и всем, чем Бог послал, благо „Закон“ (сухой) ещё не подоспел. Окружала атмосфера всеобщего футбольного братства.
С интересом он знакомился со Старостиным, Леонтьевым, Яшиным, Логофетом. Изредка бывал с ним на хоккее. Зажигался азартом ледовых схваток, игра импонировала темпераментом, динамикой. Но футбол оставался первой и единственной любовью…
Ещё одной любовью был джаз. Часами он слушал Дюка Эллингтона, Луи Армстронга, Тома Джонса, Фрэнка Синатру. Ему нравилась элегантная манера Рея Кониффа».
В 1976 году Евстигнеев занялся преподавательской деятельностью — его назначили в Школу-студию МХАТа старшим преподавателем. Свою педагогическую деятельность он начал с «Вассы Железновой» Горького, затем поставил «Провинциальные анекдоты» А. Вампилова.